Три века с Пушкиным. Странствия рукописей и реликвий

С юности Пётр Петрович страдал неизлечимым недугом, следствием коего стала болезнь ног. Уральская ссылка усугубила течение застарелой болезни, превратив прежде деятельного Вейнера в инвалида: каждый шаг давался ему с неимоверным трудом. Но что до того было «бдительным» чекистам! Последовало новое обвинение – участие в «монархической группировке», и в июле 1930 года больного и немощного «контрреволюционера» на допрос доставили… на носилках. «Тройка» ОГПУ, не долго совещаясь, вынесла Петру Вейнеру свой привычный «расстрельный вердикт».

Когда за ним пришли, приказав арестанту встать, Пётр Петрович уже не мог подняться с тюремных нар. Конвоиры проявили необычайную «гуманность» к больному человеку: в камеру внесли кресло, усадили в него узника, надёжно привязав ремнями, и вынесли… на казнь.

Не припомнилось ли ему в тот последний скорбный час, что именно так, поднимая в кресле, под возгласы «Ура!!!» чествовали выпускники-лицеисты учителей, удостоившихся их особой любви?!

Увы, наш круг час от часу редеет;
Кто в гробе спит, кто, дальный, сиротеет…

Много позже русский художник Александр Бенуа горестно заметит в своих «Воспоминаниях»: «Заслуга Вейнера перед русской культурой не может быть достаточно оценена, что не остановило большевиков предать этого ни в чём политически не повинного человека расстрелу».

Для именитого петербуржца, хранителя истории великого города, ночь под Рождество 1931 года стала последней в его подвижнической жизни.

Чрез столетие

Судьбы лицеистов былой, уже новой эпохи словно незримо переплелись с жизнью их старшего товарища и однокашника Александра Пушкина. Все они, несмотря на различия в возрасте и социальном положении, боготворили своего кумира, зачитывались его стихами, будто через толщу дней обращёнными к ним:

Куда бы нас ни бросила судьбина,
И счастие куда б ни повело,
Все те же мы: нам целый мир чужбина;
Отечество нам Царское Село.

Пушкинские стихи «19 октября» легли на бумагу в сельце Михайловском в 1825 году. Тогда поэту впервые пришлось встречать заветный день Лицея в одиночестве, без друзей. Но сердцем Пушкин был с ними. Одних в своём поэтическом послании он ободрил, над судьбами других печально вздохнул, за третьих – порадовался. Знать бы поэту, каким роковым пророчеством отзовутся те строки ровно через столетие – в недоброй памяти 1925 году!

Когда неведомые ему «братья по Лицею» жестоко поплатились только за то, что остались верны высоким идеалам, внушённым им, как и их кумиру Александру Пушкину, с юных лет.

Нет, не случайно первый пункт лицейского устава гласил: «Учреждение лицея имеет целью образование юношества, особенно предназначенного к важным частям службы государственной». А в день открытия Царскосельского лицея адъюнкт-профессор нравственных и политических наук Александр Куницын обратился к воспитанникам с призывом: «Любовь к славе и Отечеству должны быть вашими руководителями».

Лицеист Григорий Пушкин, внук поэта.

Царское Село. Фотография. 1889 г.

…Минет скоро сто лет со дня кровавого злодеяния, вошедшего в историю как «Дело лицеистов». Но и само время не властно стереть из памяти высокое понятие лицейской дружбы, освящённой животворным словом Поэта.

Всем честию, и мёртвым и живым,
К устам подъяв признательную чашу,
Не помня зла, за благо воздадим.

«Дело лицеистов» – скорбная страница в более чем двухвековой истории Лицея, вне зависимости от его названия: и Царскосельского, и Александровского. Единственный из всех, проходивших по тому абсурдному делу, Владимир Лозин-Лозинский не учился в тех прославленных стенах. Но мученическая кончина пастыря будто «внесла» его в списки питомцев славного Лицея.

Подобно недавней истории Русской церкви летопись пушкинского Лицея явила сонм новомучеников-лицеистов. Ведь смерть каждого из них – в петроградской ли тюрьме, на Соловках ли – стала светозарной для будущих поколений. И примером неизбывной любви к русскому гению.

Жизнь и смерть Александра Мезенцова

И от судеб защиты нет…

Александр Пушкин «Признательная тень»

Непостижимо, но двадцатилетний Пушкин, ещё не помышлявший о женитьбе, выводит на чистом листе необычные строки:

Но если обо мне потомок поздний мой
Узнав, придет искать в стране сей отдаленной
Близ праха славного мой след уединенный —
Брегов забвения оставя хладну сень,
К нему слетит моя признательная тень,
И будет мило мне его воспоминанье…