Три венца

-- А если бы и так? -- вполголоса отвечала панна Марина. -- Отстанем немножко от других.

Пропустив остальное общество вперед, они незаметно завернули в безлюдную боковую аллею.

-- Время дорого, -- начала тут опять панна Марина, -- и с вами, любезный пане Эвзебий, я не стану более играть в жмурки. Вы не менее строгий католик, как вся наша семья Мнишек, и потому, конечно, поймете, что благо святой нашей церкви должно быть нам выше даже собственного нашего счастья. Между тем, в руках моих, можно сказать, судьбы нашей церкви: от меня зависит обратить к ней миллионы еретиков. Что вы глядите на меня так удивленно? Объяснюсь проще: нам надо заставить московского царевича перейти в нашу веру, а для этого мне надо завоевать его расположение...

Пан Тарло, как ужаленный, даже привскочил на ходу.

-- И я должен еще содействовать вам? -- вскричал он. -- Это, пани, бесчеловечно!

-- Что я не совсем бесчеловечна, что я к вам... благосклоннее, чем к кому-либо другому, вы можете судить уже потому, что вас я не удаляю от себя, тогда как вашего опаснейшего соперника, как видите, и след простыл. Я послала его с письмом к моему отцу, чтобы тот ни за что не отпускал его уже из Самбора.

-- Только для этого?

-- А по-вашему этого мало? Мне выпала, как я только что говорила вам, великая, но и трудная задача -- сделать московского царевича верным слугою папского престола. И, пока задача эта не будет мною выполнена, я дала себе слово не думать о моем собственном счастье. Пан Осмольский по своей непростительной прямоте только мешал бы мне в моем плане; говорить с ним о таком деликатном деле решительно невозможно. Вы же, дорогой Эвзебий, совсем другого закала, в вас я надеюсь иметь самого верного помощника: вы должны вашим вниманием ко мне постоянно поддерживать чувства царевича, а в то же время, чтобы оставлять его в некотором сомнении, быть галантным и с моими фрейлинами. Зато, раз только царевич будет наш, эта рука -- ваша...

Молодая комедиантка, не глядя, протянула ему свою руку, к которой он не замедлил приложиться губами.

-- Итак, мы -- союзники? -- сказала она, отнимая опять руку. -- Вы обещаете иметь терпение до конца?

-- Вы делаете со мною, что хотите, божественная!..

-- Без нежностей! Я для вас, покамест, как и для всех других, только панна Мнишек, которая может быть одинаково любезна с кем хочет.

-- Слушаюсь...

-- Слово польского рыцаря?

-- Слово рыцаря.

-- Чур, не забывать! А теперь, пане, повернем назад и нагоним поскорее других.

Глава десятая

ФАЛЬШИВАЯ ТРЕВОГА

Следующий день выдался исключительно жаркий и душный. Солнце, чем далее за полдень, тем томительнее пекло и парило, как бывает обыкновенно перед июльскою грозою. Неудивительно, что многочисленные домочадцы жалосцского замка попрятались по углам.

Обширный, усыпанный песком двор перед лицевым фасадом замка лежал прямо на припеке, и на нем, естественно, не было ни души. Но и отсюда замечались признаки напряженного ожидания необычных гостей: из открытых окон отдаленного флигеля, где помещалась княжеская пекарня (кухня), доносился неумолчный концерт ножей, кастрюль, ступок, перебранка повара с поваренками. На пороге главного портала замка стоял бессменным караулом, в полной парадной форме, один из двух дежурных на этот день "маршалков" -- молодых дворян-приживальцев светлейшего. Несколько человек состоявших под его началом ливрейных слуг слонялось тут же между колонками подъезда и вполголоса лениво перешучивалось. По временам показывался из замка сам маршал придворный, пан Пузын, тяжелый на подъем толстяк; пыхтя под плотно облегавшим его раздобревшее тело кунтушом, спереди и сзади залитым золотым шитьем, он озирался -- все ли в порядке, отдавал слугам еще то или другое приказание и, отдуваясь, скрывался опять в прохладные сени дома.

-- И чего он ползет-то еще сюда? -- заметил один из дежурных слуг, чернявый, востроглазый малый.

-- На то маршал, -- отозвался, зевая, другой.

-- Маршал! Вона где наш маршал, -- сказал первый, кивая на окошко в "городне", откуда только что выглянула на минутку голова молодого княжеского секретаря, пана Бучинского: всем у нас верховодит.

-- Ты, Юшка, держал бы язык за зубами.

-- Да нешто не правда? Он вот и теперь-то за делом -- бумажки строчит, а нет-нет да и выглянет: все видит, все подметит, а хошь бы раз облаял -- мягко стелет и мягко спать. А тот что? Хошь бы палец о палец ударил: "Раздень меня, разуй меня, уложи меня, накрой меня, переверни меня, перекрести меня, а там, поди, усну и сам".

-- Видно, ты, братику, давно на конюшне не бывал?

-- Головы не снимут!

-- А спины не жалко?

-- Душа Божья, голова царская, спина барская, -- с беззаботною удалью отозвался Юшка. -- А нонече и на нашей улице будет праздник!

-- Что так?

-- Да так: штуку одну таковскую про запас имею; один князь только поколе ведает. Как сведаете, братцы, -- ахнете!

-- Ври больше: кудрявый у тебя волос -- кудрявы и мысли.