Три времени ночи

До него вдруг дошло: она говорит правду, и надежду она ему подала только для того, чтобы иметь возможность бросить ему в глаза эти слова. Жанна вовсе не простушка, как ему представлялось, взгляд ее насмешлив, враждебен, она осуждает его, Прюдома, благочестивого человека, служащего для всех образцом, примером для подражания. И он увидел самого себя в неприглядном свете, увидел как бы во внезапно выставленном перед ним зеркале; да, он впопыхах угодил в ловушку и оказался вдруг постыдно нагим перед жалкой нищенкой, для которой, как ему раньше казалось, он был святыней… Он попытался объясниться, но слова застряли в горле, дыхание свело. И мэтр Франсуа, словно подкошенный, повалился на землю возле изгороди.

Жанна не желала ему смерти. Ей и в голову не приходило, что он возьмет и умрет. Она и, правда, упаковала вещи. Уже несколько недель, как Жанна догадалась, что он к ней пожалует, и заранее предвкушала его визит. А потом придется уехать… Но этого «потом» не наступило. Прюдом упал, издав глухой, растравляющий душу стон; Жанна подбежала к нему. Дар речи не возвратился к мэтру Франсуа, даже когда его притащили домой. А Тьевенна, как только ее мужа уложили в постель, завизжала: «Это ты, ведьма, его угробила!» Конечно, она, Тьевенна, тоже приложила руку к тому, что случилось, но она этого уже не помнила. Какое Тьевенне дело до справедливости, до здравости суждений, если она уверена, что во всем виновата Жанна, а Жанна — ведьма? Тьевенна так голосила, что сбежались соседи; она кричала, чтобы привели костоправа, врача, священника, потом обернулась к Жанне: «Теперь сама его и спасай!» Вырваться Жанне не удалось. Ей пришлось ухаживать за умирающим, хотя никакой надежды не было. Само ее присутствие доставляло мучение Прюдому, бывшему уже одной ногой в могиле. Ему казалось, она здесь нарочно, чтобы его унижать, держать в страхе до самого конца, перед его глазами было уже не человеческое существо, а демон, готовый унести его душу в преисподнюю. Он делал страшные усилия, пытаясь сказать, чтобы ее увели от его постели, чтобы он мог спокойно вздохнуть, забыв на какое-то время об уготованных ему муках; при этом он приходил в волнение, вызывавшее новые приступы, последний из которых произошел через три дня после их разговора. Дар речи так и не возвратился к Прюдому: он умер без покаяния.

Смерть без покаяния… Как и у тысяч бедняков, умирающих в канаве от голода, холода, нищеты. Как и у больных, умирающих в одиночестве от отвратительных болезней, красной лихорадки или черной оспы, страшащих даже священников. Жанна видела, как также без покаяния на мостовых умирали дети, на костре — женщины, на виселице или прямо на сырой земле — мужчины. Так умирают заранее обреченные бедняки, такая смерть ждет и Жанну. Ну что ж, она совершила суд над Прюдомом и должна теперь радоваться. Жанна увидела оборотную сторону добра, посмеялась над благочестием, над богатством, обладатель которого уверовал в свое спасение. Большего Жанна сделать не смогла. Голод, неукротимость характера придавали ей силы, но после смерти Прюдома Жанна вдруг почувствовала себя старой, уставшей, и ею овладел страх. Она потеряла самообладание и бросилась бежать, как обезумевшее животное, забыв об осторожности, о своих прежних уловках, забыв даже о Мариетте. И как животное, она схоронилась в риге, как животное, отбивалась, царапалась и кусалась. В глубине души она понимала, что все кончено, что она отыграла свою роль, получила долгожданное доказательство, и теперь ей остается только умереть.

— Почему мадам Тьевенна обвинила вас?

— Надо же было ей на кого-то свалить.

— Но она могла решить, что ее муж, немолодой уже человек, распалившись (не по той причине, по какой вы говорите), да еще при такой жаре… словом, она могла объяснить его смерть естественными причинами. Почему все-таки она подумала именно на вас?

— Неужели вы полагаете, что эти люди хоть что-нибудь могут объяснить естественными причинами? Ведь в их жизни ничего не происходит. Да и в состоянии ли они определить, какие причины естественные? Природа дает им все, отказывая в том же другим, и им кажется, что это в порядке вещей. А приключись с ними пустяковая неприятность, они сразу видят чьи-нибудь козни. Это, мол, невозможно, просто так с ними такое произойти не может. Но все мы во власти случая, и я, и вы, мессир…

— Пустяковая неприятность, говорите? Но ведь Прюдом умер, и умер без покаяния.

— Не он один такой.

— А вам, что же, совсем не жаль тех, кто умирает подобным образом?

— А кому их жаль? Во времена великих войн мою бабку, всю ее семью, весь табор занесло в Компьень. Королевские войска воевали там то ли с немцами, то ли с англичанами, не помню уже. Так вот, солдаты в перерывах между битвами набрасывались на бедных путников, убивали мужчин, насиловали женщин, детей разрубали на куски. На что моя бабка была закаленная, и то вся дрожала, когда рассказывала. Как, по-вашему, имели все эти люди право на покаяние?

Боден сидел, перебирая бумаги, меж тем как секретарь суда не мог скрыть ликования: