Три времени ночи

Смутное беспокойство закрадывается в него, столь одинокого посреди теней этой печальной комнаты. Колеблющийся свет свечей у изголовья только усугубляет их нереальность. В обычное время в этой комнате, ясное дело, никто не живет. Сюда в спешном порядке принесли большой новый, словно недавно сотканный ковер — ничего общего с пологом над кроватью и шторами на высоком окне, до того ветхими, что они того и гляди рассыплются в прах. Столик явно из гостиной, так же как кресло и конторка рядом с ним (уж не воображают ли они, что он собирается читать стоя, словно какой-нибудь письмоводитель?). Зато шкаф скрипит, им не пользовались много лет — очевидно, с тех пор, как умерла хозяйка дома, которой, похоже, принадлежала эта комната. Это заставляют предположить ее размеры и вид, а еще заброшенный поломанный ткацкий станок в темном углу и такой неуместный здесь запыленный комодик с многочисленными ящичками. Похожий есть у Франсуазы — она хранит в нем нитки и вязанье. Но здешний комод пуст, как и шкаф, как и сама эта нежилая комната. Распятие, должно быть, принадлежало умершей; крохотная кропильница пуста, благочестивая картинка как раз из тех, что может держать в своей спальне женщина: с ангелочками и с окаймлением из цветов и плодов вокруг основного сюжета — Благовещения. Все они такие: даже святые догматы веры им подавай, украшенные какими-нибудь побрякушками и финтифлюшками. То же и с адом. Какой мужчина без помощи женщины мог бы додуматься до мерзких подробностей ведьмовского шабаша? Женщина — низшее существо, исключая разве что тех, кто знает свое место, как Франсуаза. Но даже и Франсуаза не лишена этих слабостей; сколько свечек она поставила, к скольким святым взывала, сколько раз совершила паломничество ради исцеления Жюльетты! Он не препятствовал ей, оправдывая это извечным мужским доводом в отношении суеверия: «Худа от этого не будет». Но разве, следуя этому доводу, не вступаешь в сделку с самим злом? «Мало ли что… Вдруг поможет…» Разве это не первый шаг навстречу колдовству? Разве сам он после очередного подобного поступка Франсуазы не вглядывался иногда в восковое личико ребенка со смутной надеждой, нелепой доверчивостью, порожденной отчаянием? А ведь сколько раз он повторял ей: «Только терпение и настойчивость… Смотрите, ей уже удалось усвоить несколько букв, несколько цифр… Мозг внезапно восстанет ото сна, если того пожелает Господь…» Но Франсуаза считала, что Господа можно поторопить. Даже лучшие из женщин… Точно так же, как они пристают к мужу с нарядами или украшениями, они пристают к Господу, убежденные, что рано или поздно ему надоест выслушивать их причитания и он уступит, как уступает им муж. Как это по-детски. С одной стороны, впрочем, трогательная доверчивость. Но и опасная. Надо будет (эта мысль и раньше приходила ему в голову, но сейчас, в свете этого процесса, предстала перед ним, как никогда, ясной и отчетливой) положить этому конец. Объяснить Франсуазе, что эти ее поползновения почти греховны, да-да, греховны. Господь исцелит Жюльетту, если сочтет нужным. Негоже его упрашивать, представлять этаким тираном, которого можно умилостивить жертвами и мольбами. Быть может, исцеление Жюльетты не предусмотрено божественным провидением. Но попробуйте втолковать это женщине. Вечно он наталкивается на неподатливость Франсуазы, характерную для всех женщин, на какую он натолкнулся и сейчас у этой проклятой колдуньи. Отвлеченные рассуждения им недоступны. Вообще говоря, они по самой своей природе мятежницы. Бунтуют против миропорядка — как светского, так и духовного. Истинной свободы, свободы разума, им понять не дано. Разве та же Жанна не намекала, что ее поступки подсказаны ей некой темной силой? Это проскальзывало у нее беспрестанно. «А что мне, по-вашему, было делать? Как поступить? Я была вынуждена…» Сатанинские рассуждения. Никого не принуждают губить свою душу. Каждый волен избрать стезю добра. В этом первооснова нормальной жизни, достоинство человека. В этом…

Он беспокойно заерзал в постели — теперь она стала казаться ему чересчур жаркой, перегретой. На лбу выступила испарина. В сердцах он вытер ее колпаком, да так его больше и не надел. Эти проклятые крестьяне не придумали ничего умнее, чем превратить комнату в адское пекло; но в непроветриваемом, нежилом помещении от этого лишь сильнее выступает влага на стенах. Он уже начинал ощущать на себе ее действие: беспокойство, ломота в пояснице, бессонница… А что, если ему завтра уехать?