Три времени ночи

Он раздосадован и заинтригован. Четыре или пять лет постоянно находясь рядом с нею, он так и не проник в тайники ее души, в ее суть, но именно непонятное в Элизабет больше всего привлекает Пуаро. Над другой женщиной Пуаро лишь посмеялся бы, при всей своей презрительной терпимости к женщинам вообще. Но Элизабет он уважает.

— Эли, объясните мне…

— Что тут объяснять? Я себя знаю, а вы меня нет.

Она упрямо склоняет голову. Со стороны можно было бы счесть, что она капризничает, но Элизабет слишком добродушна и горда, чтобы прикидываться.

— Если бы вы знали… Ах, вам невдомек, какая для меня мука, когда меня хвалят, любят…

Она подняла свои печальные, полные слез глаза.

— Даже если я?

Он тут же понимает, что высказал вещь глубоко личную, неуместную. Доверительная дружба, которую проявляла по отношению к нему Элизабет, никогда не переходила в фамильярность, он же позволил себе бесцеремонность, этакую куртуазность. Пуаро прикусил язык, заметив удивление в глазах молодой женщины, почувствовав еле заметную напряженность в ее руке, которую она, однако, не убирает конечно же из деликатности. И как все робкие души, сознающие, что совершили неловкость, он ее повторяет:

— Даже если я, Элизабет?

Какая нелепость! Это почти признание в любви. Поймав Пуаро на слове, она поставила бы его в затруднительное положение. Рассердится ли на него Элизабет? Лишится ли он по своей оплошности милой подруги, расстанется ли с привычкой, без которой ему будет трудно обойтись?

Она делает над собой видимое усилие и, самым естественным движением высвобождая свою руку, проводит ею себе по лицу.

— Даже если вы, друг мой. Я ценю вашу дружбу, знаю, до какой степени она отличается от всего этого… — и единым жестом она отметает воздыхателей, брак, повседневный ход вещей. — Знаю, что вас нельзя было бы заподозрить… и все же…

В последние дни Элизабет чувствует себя такой растерянной, доведенной чуть ли не до состояния беспомощности. Ей надо кому-нибудь поведать о снедающем ее необъяснимом страхе, об ощущении, возникшем у нее после смерти мужа, будто она находится на краю пропасти, об опасности, такой страшной, что она не решается взглянуть ей в лицо. Элизабет надо переложить на кого-нибудь свое бремя, и разве он не друг, не врач, вдвойне расположенный, вдвойне приуготовленный, чтобы ей помочь и ее утешить? На мгновение ею овладела безумная надежда, что в его власти освободить ее от всей этой жути. Первый раз в жизни (в жизни прожитой и в жизни будущей) Элизабет размышляет, не довериться ли ей, не положиться ли на другого человека. С эмоциональной точки зрения эта минута сродни ночи, предшествовавшей свадьбе, когда Элизабет со всем смирением доверилась Богу. Душа, которую боязнь любви замкнула в себе, два раза раскрылась и предала себя другому. Эти два случая будут много значить для Элизабет. Может, их будет недостаточно для спасения Элизабет (хотя кто знает?), но они по крайней мере предотвратят ее падение. Конечно, преувеличением было бы утверждать, что она станет об этом думать, воскрешать в памяти, но эти два эпизода будут постоянно там пребывать, только и всего. Они будут там, и этого довольно. В мгновение ока перед ней промелькнет простая истинная вера, смиренная обыденная любовь. Откажись она от них, высмей, отрекись даже впоследствии, это уже ничего не изменит. Достаточно одного мига, одного взгляда. Такое не забывается.