Три высоты

— Квас! — коротко сообщил он нам, как бы давая тоном понять, что споры здесь совершенно излишни. — А я, грешным делом, думал…

— Он самый… Мы его вместо шампанского употребляем… Трезвость — закон для летчика… — сделал сразу три сообщения Гусев.

— Квас, — снова повторил Лахно. И, секунду-другую помолчав, добавил: — Причем, кажется, хороший.

— А во второй кадке еще лучше! — охотно согласился Гусев. — Вы белого пригубили. А в другой кадушке красный — из ржаных сухарей.

— Не может быть! — сказал Лахно, беря из рук Гусева вторично наполненную кружку.

Неясно, правда, было, к чему это его «не может быть» относилось: к тому, что в кадушках квас, или к гусевской сентенции о трезвости. Глядя, как пьет полковник, мы с нетерпением ждали дальнейших разъяснений.

— Ну как? — спросил Гусев.

— А никак, — ответил спокойно Лахно. — Не разобрался еще.

Мы облегченно перевели дух и дружно расхохотались.

— Чего перетрусили? — улыбнулся и Лахно. — Думали, компанию вашу нарушу, праздничное настроение испорчу? Сам летчик! Знаю: нечасто для нашего брата выпадает на фронте такая минута, когда душу можно отвести, в кругу товарищей посидеть. Так что зря тревожились. А квас у вас и впрямь хорош! Аппетит от него так и разбирает…

За чем дело стало? Садитесь к столу! — пригласил Гусев.

Мы дружно поддержали приглашение.

Когда через час в избу заглянул Ищенко справиться — успешно ли проходят зачеты, от неожиданности он даже слегка растерялся, не зная, что сказать. Пир шел горой.

— А как же с зачетами?

— Подождут зачеты! — решительно отрезал Лахно. — Они их каждый день в небе над вражескими эрликонами сдают…

Зачеты в тот раз действительно так и не состоялись. Лахно засиделся с нами допоздна.

— Конечно, можно было бы отметить Новый год и сдачей зачетов. Подтвердить, так сказать, свой профессиональный уровень, — как бы подводя итоги, высказался на другой день Гусев. — Только ведь нашему брату-летуну хоть в праздник, хоть в будни что важнее всего? Доверие! А Лахно с Ищенко и без того верят, что, как били мы фрицев, так и будем бить! Это и есть для нас главный зачет. Вот так я, братва, на сей счет думаю.

Мы думали точно так же, как Гусев.

Летчик Гусев появился в нашем полку во второй половине сорок четвертого. Прежде он воевал на ночных разведчиках По-2, сделав на них шестьдесят девять боевых вылетов.

— Не хватило одного для ровного счета, — сказал он, когда в августе сорок четвертого получил назначение в наш 90-й гвардейский штурмовой авиаполк.

Но Гусев ошибся.

Первое боевое задание, которое он получил на новом месте, заключалось в том, чтобы получить и перегнать в дивизию не новый «ил», а как раз По-2. Фанерный этот самолет был незаменим для связи и ценился порой наравне с боевой бронированной машиной. В штабе дивизии, где Гусев получил приказ, ему дали механика и техника звена, предупредив, чтоб при перегоне самолета обоих с собой не брал. Пусть, дескать, либо техник, либо механик добирается назад попутным транспортом.

Прибыв в часть, Гусев присмотрел на свой вкус один из По-2. Самолет оказался еще довоенного выпуска, планер полностью свое вылетал, но был сухим и прочным. Заменив у правого шасси амортизатор, Гусев спросил, кто с ним полетит — техник или механик? Оба молчали. Никому не хотелось добираться на попутных. Тогда Гусев махнул рукой и решил взять с собой того и другого. «Дотянем как-нибудь, — подумалось ему, — не впервой…»

Назад летели на высоте триста метров. В небе — никого, мотор работает как часы, настроение у всех прекрасное.

Вдруг Гусев заметил на проселочной дороге каких-то людей, бегущих в панике в сторону леса и гоня перед собой скот. А через несколько секунд из-за деревни, откуда, судя по всему, и удирали вооруженные кто винтовками, кто ружьями крестьяне, выскочил на бреющем Ил-2 и, нагнав толпу, начал поливать из пулеметов дорогу.

— Что за чертовщина! Ведь не над немцами, над своей территорией летим, — удивился Гусев. — Что же он, своих, что ли, из пулеметов потчует?

— А если это фриц? — высказал догадку техник. — Случалось, что и на наших самолетах они летали.

— Фриц не фриц, а на глаза этому чокнутому лучше не попадаться, — отозвался Гусев. — Он-то в броне, а вокруг нас — чистая фанера. Мне, если я эту фанеру в целости и сохранности на место не доставлю, командир дивизии голову оторвет.

Гусев быстренько дал ручку управления машиной от себя, припал чуть ли не вплотную к земле и полегоньку увел свой По-2 от греха из опасной зоны.

Пока летели, все трое продолжали ломать голову: что бы это могло значить, когда штурмовик на собственной территории и деревню бомбами поджег, и по мирным людям из пулеметов смолит…

Однако люди эти казались мирными, если судить только по одежде. Когда Гусев посадил По-2 на аэродром и доложил Ищенко о том, что видел на проселочной дороге, тот объяснил ему, в чем дело.

— Бандеровцы это! Они, сволочи, десяток наших людей утром ухлопали. Поставили к стенке и перестреляли.

— Как же так? — не понял Гусев. — А наши что же?