Три заложника

Я двинулся самым быстрым шагом вдоль восточного склона Бхеинн Фхада к тропе, которая представляла собой всего лишь глубокую расселину в серой каменной гряде. Я спотыкался и падал, скользил по осыпям, несколько раз огибал подножия утесов, но примерно через двадцать минут оказался в той точке, где массив Бхеинн Фхада соединяется с гребнем водораздела. Проще всего было бы сразу подняться на гребень, но я не хотел появляться в качестве мишени на фоне неба, поэтому предпочел трудный обходной путь через беспорядочное нагромождение каменных обломков. В конце концов я вышел на тропу примерно в пятистах футах ниже гребня.

Еще наверху я понял, что долина Рискуилл оттуда не видна – только узкий корри, загороженный выступом скалы, да лысая верхушка еще одного утеса. Но мне был нужен хороший обзор, поэтому я двинулся на восток вдоль гребня водораздела по направлению к Сгурр Дэргу. К этому времени я обливался потом, потому что мне приходилось нести винтовку в чехле и моток веревки. Одет я был в потертый серый охотничий костюм, который в сочетании с серо-синими гетрами делал меня практически невидимым на склоне. В конце концов я поднялся на гребень, держась чуть ниже его края, и подошел к месту, откуда долина Рискуилл была видна примерно на милю.

Я находился на самом верху, и чтобы осмотреться, мне пришлось подобраться к краю каменного выступа ползком. Внизу, за несколькими сотнями ярдов обломков и щебня, я увидел заросли папоротника и вереска, спускающиеся длинной полосой к реке. Медина, решил я, находится где-то там и наблюдает за гребнем. По моим расчетам, если ему пришлось переваливать через седловину у Корри-на-Сидхе и огибать южную оконечность Бхеинн Фхада, он не мог успеть добраться до тропы раньше меня и должен все еще находиться внизу. Я надеялся его заметить, потому что точно знал, что он охотится на меня, а он едва ли мог предположить, что я выслеживаю его, и вряд ли был настороже.

Однако на зелено-фиолетовом поле зарослей с серыми пятнами камней я не обнаружил никаких признаков жизни. Никого и ничего, кроме нескольких коньков и одного кроншнепа рядом с крохотным болотцем. А затем мне пришло в голову, что я должен себя обнаружить. Пусть Медина знает, что его вызов принят.

Я поднялся во весь рост на краю обрыва и стал считать до пятидесяти. Это был безумный поступок, чего уж там, но я стремился ускорить ход событий. Я добрался до сорока одного – и ничего не произошло. Затем неожиданный импульс заставил меня пригнуться и шагнуть в сторону. Это меня и спасло. Послышался звук, словно лопнула струна скрипки, и над моим левым плечом просвистела пуля. Я почувствовал щекой легкое движение воздуха. В следующее мгновение я упал на спину и скатился чуть ниже, став совершенно невидимым для стрелка. Там я вскочил и помчался верх по гребню. Выстрел, насколько я мог судить, был сделан из точки, расположенной значительно ниже и восточнее того места, где я стоял. Отыскав еще один каменный выступ, я подполз к его краю и посмотрел в долину в щель между двумя валунами.

Внизу было по-прежнему тихо. Враг прятался там, меньше, чем в полумиле от меня, но ничто не выдавало его присутствия. Ветер трепал болотную пушицу, над голым утесом проплыл кречет, в расщелине скалы каркнул ворон. Даже оленей нигде не было видно.

В бинокль я заметил, что на середине склона пасется овца – одно из тех угрюмых, тощих, грязных и одичавших животных, которые забредают в лес с ближних пастбищ, отбившись от своей отары, и ведут полную опасностей жизнь среди скал. У них гораздо более острое зрение и более чуткий слух, чем у оленей, и эти овцы – сущее проклятие для охотников. Животное пощипывало траву рядом с зарослями папоротника, но вдруг подняло голову и прислушалось.

Именно в ту минуту я впервые в жизни испытал благодарность по отношению к овце. Ее встревожило что-то в небольшом провале левее гущи папоротников. Я также сосредоточился на этой расселине, не теряя из виду овцу. Та выказала крайнее раздражение: мотнула головой, топнула ногой, а затем дважды фыркнула.

Ничего подобного Медина не мог предусмотреть. Сейчас он поднимался наверх по дну неглубокой расселины, даже не подозревая о том, что его уже выдала какая-то там овца. Вероятно, он хочет как можно быстрее подняться повыше, так как видел меня на гребне и думает, что я бросился наутек. Значит, его следует переубедить.

Я освободил ружье из чехла, а чехол сунул в карман. Там, где расселина кончалась, на самом виду лежала горка щебня, и я примерно прикинул, когда мой враг окажется рядом с ней. И оказался прав: сначала над краем расселины показалась рука, потом плечо, а затем и голова. Медина глядел на гребень, и в бинокль я мог различить его лицо, покрытое грязно-рыжей торфяной пылью. Он также взялся за бинокль и стал осматривать высоты.

В ту минуту у меня не было желания убивать его, хотя я понимал, что избежать этого будет крайне трудно. Я хотел вселить в него страх божий, заставить успокоиться и вывести из игры. О том, что будет дальше, я не задумывался. Пусть он поймет, что я принял его вызов.