Три запрета Мейвин (СИ)

Охотница, жертва, оружие и мир вокруг них — всё это я. И потому моё не только ликование охотницы, но и боль жертвы, не менее явственная и прочувствованная. И благодарность за взятую жизнь. Неизмеримо велика цена дара.

Повесив за плечо лук, касаюсь ещё тёплой шкуры, отражаюсь в ещё не застывших глазах. Я целю только наверняка, укусы моих стрел быстры и смертельны. Бесчестно множить страдание, бесчестно длить агонию живого существа.

Рывком вынимаю стрелу. Выплёскивает толика крови. Там, куда она упадёт, травы вырастут сильней и гуще. Всё в мире равновесно и верно. Глажу изящную голову и изгиб стройной шеи. Возвращайся скорее в стада Кернунна…

…Пространство раскалывают сотни молний, земля и воздух пронизаны громом. Гроза настигла меня на пути к дому? Нет! Это — блеск на звеньях кольчуг, отсвет зарницы на острие копья, оскал улыбки мертвеца, огонь в глазах живых. Это — молнии на земле, песня битвы, слитный клич тысячи голосов, и клич этот — имя, моё имя!

И я кричу, кричу тем яростным и восторженным бессловесным криком, что не решалась выпустить на волю девочка Мейвин. Мне смешны её сомнения и страхи. Для меня нет ни страха, ни сомнения! Орнат? Кто такая эта Орнат? Кто посмеет запретить — мне? Мне?!

Копьё в моих руках быстрее молнии, каждый бросок его жалит чью-то плоть. Я врываюсь в самое средоточие, туда, где оглушительней гром, туда, где быстрей сверкают молнии. Я не из тех, что прячутся за чужими спинами: кто дерзнёт отнять у меня право победительницы?

Я на острие удара; верная восьмёрка прорубается следом. Я смеюсь в лицо врагу — не ты несёшь мою смерть в стиснутых ладонях, не тебе остановить шествие королевы. Не тебе насмеяться надо мною, поднять мёртвую голову, намотав на кулак золотые косы! Это я застыну последним отражением в твоих глазах!

Я, королева Мейв!

— Немхейн!.. Немхейн!.. — всё множились вопли, нарушая стройный лад песни битвы.

Я видела ту себя словно бы со стороны — в сиянии доспехов, в потоках крови, в мелькании оружия. С огнём битвы в глазах, с песней битвы на устах! Само воплощенье ужаса, что храбреца ввергает в бегство, в образе молодой женщины, чью голову венчала корона из золотых кос.

— Немхейн!!! — раздался слитный рёв, когда мои воины ударяли кулаками по груди.

Для них я была прекрасна — богиня войны, сестра Морриган, что вела их в бой, неуязвимая, разящая без промаха, вселяя доблесть в сердца, — исход сражения решён! Что слуху слаще песни битвы?

Мои воины набрасываются на рассеянные, утерявшие мужество остатки вражьего войска, как ястребы когтят стаю перепелов. В считанные удары сердца всё было покончено, и что-то во мне, тем пуще ненасытное, чем обильней пища, утробно рычит. Ликование победы не длится долго. Эта победа слишком легка, чтоб вполне утолить мою жажду.

По-звериному раздувая тонкие ноздри, вдыхаю парной запах бойни. На волосах и коже, на кольчуге и ткани осела кровяная взвесь, что стекалась в капли и тонкие струи — я точно выкупалась в крови. Эта мысль веселит. Вскидываю копьё на плечо и поднимаюсь на ближайший холм, оттуда лощина, где мы бились, видна, как поднесённое к глазам блюдо. Подошвы скользят по влажной от розовой росы траве, для устойчивости опираюсь на древко. Оборачиваюсь, видя, как лучи самоцветами вспыхивают в короне моих волос, видя, как величественна моя тонкая фигура в сиянии восходящего солнца за спиной.

Восьмеро приближённых складывают к моим ногам торквесы поверженных мною врагов. Всё обширней и выше груда желудей Махи — щедрое подношение получит нынче богиня!

Восьмёрка выкликает моё имя, и торжествующий клич подхватывают все воины, он прокатывается меж холмов, преломляясь и множась. Кровь во мне вскипает, пронизанная солнцем победы, взвеселённая пьяным её вином. Знаю: в такие дни мои люди ещё сильней любят свою королеву, волны их ликования, их восторга докатываются до вершины холма, и меня качает на их гребнях.

Лишь один не вливает свой голос в клич, не преклоняет предо мной колена, не ударяет мечом по щиту во славу королевы. Он один стоит с прямой спиной, не склоняя головы, заведя ладони за широкий пояс, среди всех и словно бы наособицу. И верно — только его я и вижу среди колышущегося марева блёклых теней, одного живого. Желанного. Нужного. И — боги ведают, — немалую цену заплатили бы прочие, чтоб оказаться на его месте, но давно уж не сыщется охотника бросить ему вызов. Я не знаю соперников ему, моему князю с севера.

Смоляные пряди касаются его плеч, точно оперение ворона. Я знаю эти пряди на ощупь — тяжёлые, густые, гладкие, они выворачиваются из пальцев, не поддаваясь ласке прикосновений. Осенённое их строгой чернотой, молодое лицо старше, строже.

Я чувствую на себе сумрачный взгляд. Никому иному не позволила бы так смотреть. Осмелившийся на это не увидел бы ничего больше.