Три запрета Мейвин (СИ)

Назначенные Фэлтигерном защитники благосклонно взирали на ликующее волнение королевы, словно я была их дитя, выношенное, вскормленное. В наивности своей они полагали, что я веду себя, как должно любящей жене, не подозревая, что радость, охватившая меня, мало причастна к любви женщины и мужчины.

Последовало ещё несколько поединков, уже не имевших ни для меня, ни для исхода битвы в целом судьбоносного значения. Даже поражения наших избранных воинов уже не повлияли бы слишком на боевой дух после столь поразительно лёгкой победы короля над звероподобным противником. Для меня эти одиночные сражения были хороши тем, что, пусть немного, отсрочивали битву, приближая закатный час. Ладонь моя уже сроднилась с узорами на роге Дикой Охоты.

На полосе ничейной земли, что плотиной сдерживала два готовых вперехлёст нахлынуть вала, падали люди, проливалась кровь — пока ещё крупицы, капли, залогом будущей победы.

— Пора, — уронил кто-то обок, и я очнулась, оторвав взгляд от пылающего щита солнца.

Боевые колесницы щерились лезвиями, как серпы, навострённые жать человеческую жатву. Возницы перебирали поводья, ждали лишь сигнала, хлопанья крыльев расправленных стягов.

И дождались. Птицы-стяги рванулись над войском. Грохот и рёв, не сравнимый с прежним, взмесил воздух, когда две громады — плоть и сталь — устремились навстречь. Треск, вой — может ли быть громче? Чудовищный вал — там, где в кроваво-стальном месиве бились люди и кони, колосья, срезанные серпами лезвий, смолоченные в жерновах столкновений.

* * *

Острейшее чувство сопричастности, вовлечённости в безумие битвы, доведённое до предела ощущение тела — как чего-то, угодившего в общий котёл, и, вместе с тем, собственного, отдельного, но равно уязвимого.

Вал распался. С умением, что достигается многолетним усердием, возницы выводили колесницы из сутолоки. Воины, прежде метавшие в строй противника дротики и копья, на ходу спрыгивали наземь, в прыжке сбивали врагов; плотный строй рассыпался, закипала рукопашная. Два войска смешались.

Хоть и вдали от самой яростной схватки, пришлось и на мою долю. Несколько прорвавшихся сквозь строй колесниц боронами вспахивали людское поле. Одна неслась в мою сторону; почерневшие лезвия вращались, чудовищно калеча не успевших убраться в сторону. Возница, бросив поводья, выпрямился во весь рост и отправлял стрелы в тех, кто избежал участи быть искромсанным на части.

Кто-то из окружавших меня метнул дротик — мимо. Ещё раз — дротик ударился о борт колесницы и, отбившись, чиркнул возницу по плечу — недостаточно, чтоб остановить его. Люди брызнули врассыпную, спасаясь от смерти под копытами ошалелых от крови и криков коней, от грохочущих лезвий. Почти свыкшаяся со смертью, я осталась на пути колесницы, подняв лук с недавно надетой тетивой.

Как когда-то на охоте, я натянула лук, отправляя стрелу вслед за взглядом. Возница взмахнул руками, тщась ухватиться за стрелу, насквозь пронзившую горло, и повалился навзничь. В последний миг я успела прянуть в сторону — в двух шагах промчалась неуправляемая колесница. Кзалось, ближе и много медленней, чем в действительности, пронеслись мимо обезумевшие кони с налитыми кровью глазами, скрежещущие ножи лезвий, запрокинутое лицо мертвеца и его разбитые руки, влекущиеся по земле.

Войска смыкали разорванные натиском колесниц цепи строя. Гигантская волна плескалась, наплывая то на один берег, то на противоположный, смотря по тому, чья сила брала верх. Посреди долины гуще всего громоздились тела, людские и лошадиные, опрокинутые колесницы. В упряжи бились пробитые копьями, с переломанными ногами кони.

Я запретила себе жалость и всякие чувства. Память королевы заместила собственный мой опыт и тем пришла на помощь. Я хладнокровно высматривала цели и всаживала стрелы, не так, как прежде, не заботясь о причиняемых страданиях, думая лишь о том, что те, кого настигли мои выстрелы, более никого не смогут убить.

Слева от меня с клокочущим хрипом упала, горлом выплёвывая кровь, суровая воительница. Ладони её заскользили по древку копья, точно ветвь проросшего из груди, расцепились и опали.

Мои пальцы привычно уже потянулись к бедру за стрелой и схватили воздух. Высокий одноглазый воин выдернул оружие из плоти убитой — железо скрежетнуло о рёбра — и, раскручивая копьё, надвинулся на меня, намереваясь быстро покончить с безоружной женщиной.

Позади и справа сражались, каждый за свою жизнь. Отпрыгнув, я швырнула ставший бесполезным лук в лицо одноглазому. Тот инстинктивно отбил летящий снаряд, замешкавшись всего на миг — этого хватило. Прокатившись по скользкой траве, сдавленно охнув от боли в умирающем теле, я подхватила косо засевшее в земле копьё и обернулась уже с оружием наизготовку.

Враг щербато ухмыльнулся:

— Люблю шальных девок. Не дури, задирай подол, тогда отведаешь не того копья, которым угостил твою подружку, дохлую суку.

— Вижу, у тебя наглый взгляд и гнилой язык. Не впрок пошла наука тех, кто поубавил тебе зубов и глаз.