Я осмотрела находку. Рукоятка ложки имела весьма необычную S-образную форму. До сих пор все виденные мною чайные ложки имели либо круглые, либо овальные окончания, ведь вещицей с изогнутой ручкой неудобно пользоваться. Хотя иногда попадались странные варианты. Один раз в каком-то кафе мне подали вилку и нож, ручки которых представляли собой до блеска отполированные… трубки. Пользоваться этими приборами было невозможно, они выскальзывали из пальцев. К сожалению, дизайнеры часто увлекаются красотой или необычностью формы, позабыв о том, что вещь должна служить человеку, а не просто радовать глаз.
— Ложечка-корежечка, — пробормотала я. — И зачем тебя, ложечка-корежечка, спрятали? Что в тебе, ложечка-корежечка, особенного? А?
Внезапно в моей голове зазвучал голос попугая Бони: «Щелк-щелк, ложечка-корежечка, бом-бом, шшш-шшш…» Потом вдруг вспомнился рассказ Олега о том, как он в подростковом возрасте записал на диктофон то, что говорил отец, оставшись один. Геннадий Петрович произнес: «А где у нас ложечка-корежечка? Вот ложечка-корежечка». Затем сын услышал, как куранты пробили два раза, и удивился, ведь был вечер, то ли десять, то ли одиннадцать часов.
Держа в руке находку, я прошла в кабинет Геннадия Петровича, открыла напольные куранты и начала внимательно осматривать циферблат, пространство за маятником и гирями… Часы были новоделом, их просто стилизовали под старину. Как я это поняла? В самом низу нашлась маленькая табличка «Мастер И. Горкин, 1999 г.».
Спустя минут десять я констатировала, что никаких отверстий нигде нет, постояла в раздумье, потом перевела маленькую стрелку на цифру два, а большую на двенадцать. Прогудело: бом-бом.
Ну и что дальше? Зачем ложка?
Я уставилась на циферблат. Минуточку, под цифрой 1 открылось небольшое отверстие. Я сунула туда S-образно изогнутый конец ложки, легко повернула его… шшш-шшш… из часов в самом низу, почти у пола, выехал ящик.
Я села на корточки. Интересно, Геннадий Петрович сам заказал куранты с секретом или они продавались такими? Здорово придумано, замочная скважина становится видной, только когда стрелки показывают два часа, потом она исчезает. Но даже если кто-то непосвещенный окажется у часов в это время, он ни о чем не догадается, через минуту время изменится, отверстие закроется. Единственное неудобство: если ящик выдвинут, часы останавливаются. Но ведь их нетрудно запустить снова, надо всего лишь толкнуть маятник.
В тайнике лежала тетрадь в кожаном переплете. Я открыла ее и увидела записи, сделанные каллиграфическим почерком человека, у которого в первом классе был предмет под названием «чистописание». Геннадий Петрович пользовался чернильной ручкой и каждую буковку выводил очень тщательно. Я начала читать не предназначенные для моих глаз строки и поняла: передо мной дневник, который хозяин дома методично вел не один год. Это не заметки о событиях жизни, а скорее бухгалтерия.
«17 июня. Е. Г. 450 тыс. 30 т — ремонт машины. 10 т — Н. А. на продукты. Безобразие, она много тратит на ерунду».
«18 июня. Осталось 410 тыс. 25 т. — срубили 5 деревьев. Короед. 12 т — коммуналка + электричество. Е. Г. отругала меня. В доме слишком много люстр!»
«19 июня. Осталось 373 т. 8 — продукты. Сколько можно жрать?! Н. А. не умеет вести хозяйство! 9 т. на платье для Кати. Безобразие, у Катерины полно вещей! Е. Г. снова меня отчитала».
Я медленно перелистывала страницы. Е. Г. — это, конечно, Елизавета Гавриловна, Н. А. — Нина Анатольевна. Стало понятно, что Геннадий Петрович постоянно получал от тещи деньги на содержание семьи. Суммы были немаленькими, но большой дом — большие расходы. В особняке постоянно что-то ломалось, детям требовались одежда, обувь…
Не знаю, сколько зарабатывал профессор, в кондуите были только записи о расходовании средств старухи. Видимо, она требовала от зятя отчета за каждую копейку, вот он и вел бухгалтерию. Понятно, почему доктор наук тщательно скрывал заметки от посторонних глаз. Жена, трое детей, невестка, да и все вокруг считали, что они живут за счет трудов отца. Ан нет, денежный дождь капал из рук Елизаветы Гавриловны. Почему старуха пряталась за зятя?
А еще, читая дневник, я сообразила: профессор боялся тещи и ненавидел ее, терпеть не мог жену, считал ее дурой, а детей — обузой. Замечания, сделанные автором на полях, ехидны, злы и полны негодования по отношению к тем, на кого приходилось тратить деньги. Ясно, по какой причине Геннадий Петрович дистанцировался от домашних — они его раздражали, подчас бесили.