Три женщины в городском пейзаже

Вдоль тротуара стояли стройные пальмы, а под окном, на клумбе, пышным цветом цвели белые розы. Она смотрела на ярко-голубое небо и золотой город Иерусалим и думала, что впереди еще очень длинная жизнь. Новая и незнакомая.

И Саша заплакала.

* * *

Мать приехала к ним через два года. Удивительно, но прижилась она довольно быстро – уже через месяц сидела на лавочке у подъезда, где собирались русские бабушки, рассказывала, как хорошо ей жилось в Советском Союзе. Она снова пустилась в фантазии.

– Еще бы, при таком-то муже! – рассказывала она. – Да все у нас было: и квартира прекрасная, и машина, и дача была. И две шубы, коричневая каракулевая и черная из мутона. Володя мой был большим человеком – начальник в министерстве торговли. И Сашеньку обожал – еще бы, единственная дочка, к тому же – чистая копия! Не верите? Завтра вынесу фотографии! А вот персики в Москве были слаще, и клубника вкуснее. Но что поделать – зять. Моя бы никогда не уехала, – сетовала мать. – Сашка-то? Да на кой ей этот Израиль? С таким-то отцом и таким наследством.

На новом месте мать прожила десять лет. Помогала растить Галку, обожала Гальперина и под конец жизни говорила, что благодаря хорошему зятю прожила две жизни – здесь и в России, – и эта вторая жизнь была куда благополучнее и сытнее, чем первая.

Если с зятем отношения были прекрасные, то с Сашей весьма так себе – цапались они часто. Как корила себя Саша после ее смерти, как ругала! Да, ее мать была не самым комфортным для совместного проживания человеком, но и судьба у нее была не дай бог: вечное унижение, вечное ожидание, бедность и одиночество. Врагу не пожелаешь. Бедная, бедная мама… И глупая, глупая дочь.

Первые годы эмиграции были тяжелыми – с мытьем подъездов, подсчетом копеек, сложностями с языком. Но спустя время все устаканилось – Саша работала в больнице, работала много, но и зарабатывала прилично. Гальперин служил в строительной компании, работой был доволен и ни о чем не жалел. Довольно быстро они обросли новыми друзьями, сохранили отношения со старыми и имели большую и шумную, дружную и пеструю компанию, с которой ездили в лес на шашлыки, на море и в горы, да и просто собирались по выходным. А через лет десять, когда встали на ноги, им стали доступны и другие путешествия – Европа, Америка, Азия. В общем, как теперь говорили, жизнь удалась.

Мама лежала на кладбище Гиват Шауль, среди желтых камней и мелких пустынных цветов. Приезжая сюда, Саша отчетливо ощущала, что только сейчас, когда матери нет и нет ее вечных придирок и недовольства, цепляний и скандалов по пустякам, когда давно, много лет, она не слышит ее высокого голоса, который ее всегда раздражал и настраивал на скандальный лад, только теперь, спустя столько лет, она по-настоящему по ней скучает.

* * *

– Знаешь, – отпив вино, сказала Саша, – а ведь я мать мало любила. Совсем мало, понимаешь? И именно в ней, в бестолковой, суетливой, не по делу хлопотливой и шумной, искала причины всех своих неудач и проблем. Это она не смогла увести из семьи отца, потому что глупая, потому что плохая хозяйка. Потому что она отца раздражала. Потому что… И еще сто тысяч раз «потому». Все она, она! Она, а не он!

Но знаешь, что самое страшное? Ее никто не любил. Никто не любил по-настоящему.

Но это я поняла позже, спустя много лет. А тогда, в детстве и в юности, уверенно считала, что во всем виновата мать. Мать, а не отец. Папа – хороший. Это мать так себе. А виноват-то был он, отец! Именно он сломал четыре жизни – свою, мамину, Зоину, ну и мою! И все мы были по-своему несчастны.

А мать была неплохой. Ничего особенного от отца не требовала. А могла, другая на ее месте воспользовалась бы ситуацией. Если что-то просила, то только для меня. Но без размаха, ты знаешь, только самое необходимое. Она просто ждала. Всегда ждала, каждый день, каждый час! Спала на металлических бигуди – а вдруг завтра? Вдруг заедет, заскочит? Прислушивалась к лифту, стуку подъездной двери. А как бежала на телефонный звонок! Перед самым отъездом соседка мне рассказала, что у матери был ухажер. Ну как ухажер – так, поклонник, но она ему здорово нравилась. Инженер из местного ЖЭКа, разведенный, приличный такой, непьющий. Жил в однокомнатной отдельной квартире – чем не жених? Я, кстати, потом его вспомнила – лысоватый такой дядечка в коричневых сандалиях в дырочку.

Однажды встретились мы во дворе – я с матерью и он. Помню, что все повторял: «Валентина Павловна, Валентина Павловна!» А я дергала мать за руку, торопила, мол, пойдем. Кажется, мы ехали в зоопарк. Я спросила:

– А кто этот дядя?

Мать засмеялась и махнула рукой:

– Да ну его! Тоже мне, кавалер!

Соседка рассказала, что этот инженер даже приходил к матери в гости. Я этого не помню, наверное, меня не было дома. Пришел нарядный, в костюме, с букетом цветов – может, свататься?

– И что, – хмыкнула Катя, – не склалось?