Три женщины в городском пейзаже

Саша понимала – после смерти отца мать освободилась от несчастной участи вечной любовницы, дублерши. Освободилась от вечного ожидания его приходов. От иронии и сарказма в ее сторону. Освободилась от его пренебрежения, раздражения, унижения, нелюбви. Теперь она объявила себя вдовой – ну хоть так, напоследок.

О том, что Саша теперь наследница, ей напомнила свекровь – сама она об этом не подумала.

– Имею право? – удивилась она.

Сначала отказывалась:

– Нет, ни за что, и не уговаривайте! Как представлю встречу с Зоей Николаевной… Бр-р. Она на меня действует как кобра, я столбенею под ее взглядом! И вы предлагаете мне обсудить с ней вопрос наследства? Нет и нет, точка.

Уговорили. И правильно сделали. Она законная наследница, единственная дочь. Да и почему все должно достаться этой женщине? Все ее поддержали: и мать – та вообще с радостью, – и друзья, и Катерина.

Сначала она Зое позвонила – вдруг удастся миром, без судов? Хотя, зная отцовскую жену, сильно в этом сомневалась.

Зоя выслушала ее терпеливо, ни разу не перебив. Впрочем, много времени и не понадобилось – Сашина речь была короткой и сбивчивой:

– Зоя Николаевна, как вы могли так поступить? Почему вы не дали мне проститься с отцом? Да и вообще – в чем я виновата? В том, что он всю жизнь разрывался между вами и нами – мной и матерью?

– Что тебе надо? – не выдержала вдова. – Ты звонишь, чтобы меня отчитать? Оставь, я не нуждаюсь в нотациях.

– Нет, – резко ответила осмелевшая Саша. – Отчитывать вас, сами понимаете, дело пустое! Да и воспитывать тоже!

Гальперин шипел:

– Миром, миром! Не надо войны.

И Саше стало смешно.

– Так вот, – окрепшим голосом продолжила она, – я хочу заявить свои права на наследство.

Зоя долго молчала, потом с усмешкой сказала:

– Ну что ж, я не удивлена! Впрочем, имеешь право. Я всегда знала, что это возможно, что будешь делить имущество – не зря же ты настояла, чтобы он тебя удочерил. Здоровая кобыла, десятый класс. А надо же, уговорила. Уговорила?

– Я настояла? – Саша закашлялась от растерянности, несправедливости и обиды.

– Ладно, Саша. Я тебя поняла, – холодно обронила вдова. – А сейчас – извини, мне что-то не очень… – И, судорожно вздохнув, Зоя бросила трубку.

Как Саша орала, кажется, слышал весь дом:

– Нет, больше никогда я ей не позвоню, и даже не уговаривай! Ни за что, ни за какие коврижки! Нет и нет, иначе мы разведемся. Ты что, не понимаешь? У меня на всю жизнь чувство вины за смерть отца. А тут еще она! Да мне наплевать на эти деньги, и вообще на все наплевать! Чтобы еще и это было на моей совести?

Она сдержала свое обещание и больше ни разу не позвонила отцовской вдове – всем занимался Гальперин. Странное дело – он нашел с Зоей общий язык. «Обаял», – как говорил он. Но Саша знала: дело не в Гальперине и его обаянии – умная Зоя поняла, что лучше обойтись без судов. Саше досталось шесть тысяч советских рублей. Огромные деньги по тем временам!

Все понимали, что это капля в море, копейки, но хотя бы так. Черт с ней – главное, что все закончилось. И эти деньги их здорово выручили – на них купили вещи на отъезд: одеяла и подушки, белье и посуду, цветной телевизор и японский магнитофон, румынскую стенку, которую по приезде, кстати, хорошо продали, и югославскую мягкую «тройку», диван и два кресла, которые прослужили им долго, лет двадцать, до самого переезда в новую квартиру. Качество, что говорить.

На эти же деньги закатили проводы – сняли в «Будапеште» зал и отгуляли без экономии, по полной, как богачи! То, что осталось, отдали матери.

За десять дней до отъезда Саша сказала мужу, что ей надо слетать в Новосибирск:

– На один день, Гальперин! Туда и обратно, без всяких ночевок.

Теперь орал Гальперин:

– Ты спятила, какой Новосибирск, когда ты успеешь, дел еще море!

Но Саша настаивала. Скандалили они тогда по сто раз на дню. Нервы, тревога, страхи, бессонные ночи. Впереди была новая, неизвестная жизнь. Храбрились, конечно, но в душе было страшно.

Съездить в Новосибирск так и не получилось – за три дня до отлета Саша свалилась с жестоким гриппом. Билеты, конечно, пропали. Гальперин ставил под дверь горячее молоко и печенье, единственное, что она ела.

Через пару дней стало получше, но до Шереметьева еле доехала: холодный пот, дрожащие ноги и полное отсутствие сил. Даже таможня не мучила – видели, что она еле стоит на ногах.

В аэропорту Бен Гурион их встречала большая компания, человек двадцать, не меньше. Пошатываясь от слабости и вымученно улыбаясь, Саша обнимала друзей. В машине уснула, даже в окно не смотрела, не до впечатлений.

Приехав на съемную квартиру, сразу же рухнула в кровать и ничего не слышала – ничего! Ни импровизированного и шумного застолья, ни тостов, ни смеха, ни магнитофона с записями Высоцкого – почти сутки спала как убитая! А когда проснулась и выглянула в окно, ярко светило солнце, и на доме напротив, оплетая стены и окна, горели яркие малиновые, оранжевые и фиолетовые цветы. Потом она узнала, что называются они бугенвиллеи.