Три жизни Алексея Рыкова. Беллетризованная биография

Он признавал свои ошибки, включая борьбу против «развернутого социалистического наступления», в правильности которого Алексей Иванович-де убедился в последние годы. На съезде Рыков поведал, что «правый уклон был рупором собственнических, кулацких слоев населения», и заверил делегатов, что «правая оппозиция, в которой я принимал участие, разбита вдребезги, разбита до конца». Но, между прочим, не без гордости упомянул, что после смерти Ленина он, Рыков, вместе со Сталиным выступал за строительство социализма в одной стране. Правда, при этом Алексей Иванович признавал безусловный приоритет товарища Сталина. Делегаты приняли его враждебно, большинству из них он представлялся человеком из прошлого, а с такими расправлялись без жалости. Даже похвалы по адресу товарища Сталина воспринимались кисло, с недоверием. Его подгоняли: мол, налицо превышение регламента. Выслушав покаянные слова, выкрикивали: «Знаем мы тебя!» Яков Петерс (бывший чекист, в будущем — расстрелянный и реабилитированный, в настоящем — член Комиссии партийного контроля), перебивая оратора, строго заметил: «Час говорил и ничего не сказал». Его демонстративно унижали — и Рыков, по всей видимости, уже привык к такому обращению. Выдерживал его стоически, в надежде все-таки выслужить прощение. Есть, правда, и другое объяснение рыковского красноречия и делегатского недоверия: он откровенно притворялся — и это было видно. Говорил без азарта, произносил громкие слова раскаяния вяло. И вообще выглядел на съезде тускло. Так ли это было — ответа нет. На посту наркома Рыков вполне соответствовал веяниям того времени и никакой оппозиционности не выказывал. Словом, возможны оба варианта. По крайней мере, коллеги его едва не зашикали, но бывший предсовмина все-таки не сбился и завершил речь по заранее намеченному плану — самыми громкими похвалами Сталину: «Я, не кривя душой, хочу закончить свою речь утверждением, что только под руководством нашего и всего мирового пролетариата вождя товарища Сталина, только под руководством нашего Центрального комитета партия может идти вперед, партия пойдет вперед и обеспечит к следующему съезду успехи гораздо большие, чем даже те, которые мы имеем к XVII съезду партии.

Я заканчиваю свою речь заявлением о том, что урок, который мне был дан, который я продумал до конца за эти годы, вполне достаточен для того, чтобы партия твердо была уверена, что я вместе с ней, вместе с рабочим классом, под руководством нашего Центрального комитета и его великого вождя товарища Сталина буду работать на дело пролетарской революции»[169].

В стенограмме после этих слов сказано только, что был объявлен перерыв. Об аплодисментах (характерная деталь!) — ни слова. Он был одним из самых уязвимых делегатов съезда — и Рыкову не удалось убедить товарищей в своем полном отказе от прежних убеждений. Политика наказывает за слабину. Характерно, что он ни слова не сказал о своей работе в Наркомате связи, хотя там было о чем рапортовать. И все-таки кандидатом в члены ЦК Рыкова избрали — и после того приема, который устроили ему делегаты съезда победителей, это можно было считать подарком судьбы. Несмотря на критику, и портфель наркома он сохранил. Хотя репутация человека, который недооценивал возможности социализма, недооценивал партию, осталась с ним навсегда.

В 1936 году Алексею Ивановичу исполнилось 55. Немало по тем временам. Некоторые в этом возрасте уже действительно получали персональную пенсию и коротали время в санаториях. А нарком Рыков с его истрепанным сердцем действительно нуждался в лечении. Но он продолжал почти ежедневно приходить в наркомат и соседствовал со Сталиным, проживая в кремлевской квартире. Его в 1934 году уже вывели из состава ЦК, но оставили «кандидатом», а это означало причастность к сильным мира сего. Ниточка еще не прервалась! Взлеты и падения он знавал и в ленинские времена. Сейчас главное, чтобы хватило сил и нервов для работы и — кто знает? — может статься, и для будущих политических ристалищ.

Он все реже посещал заседания ЦК. За это удостоился упрека Нины Семеновны: «Ты становишься делягой, а не политическим деятелем». Но Рыков понимал, что на любом партийном форуме придется каяться, а это ему давалось с кровью. Надоело «бить себя кулаками в грудь». Да и не был он уже партийным деятелем, разве что в душе.

После съезда — как после очередного нокдауна — он взялся за наркомовский штурвал, быть может, с меньшим энтузиазмом. Но по-прежнему ездил по всей стране. Его новой гордостью стала многокилометровая воздушно-столбовая магистраль телефонно-телеграфной связи Москва — Хабаровск. А местом последней командировки наркома оказался далекий от столиц Владивосток. По дороге он побывал и в Благовещенске, Хабаровске, Чите, Новосибирске. Вернулся в конце лета 1936 года. Не успел освоиться в Москве — как узнал о самоубийстве Томского — 22 августа, в Болшеве. Именно тогда начались публикации о причастности «правых» к преступлениям «троцкистско-зиновьевского террористического центра».