Три жизни Алексея Рыкова. Беллетризованная биография

На следующий день на заседании Петербургского комитета РСДРП(б) присутствовали 35 представителей большевистских комитетов районов столицы. Там камертоном звучало: «Мы на пороге восстания». По итогам обсуждения решили созвать конференцию агитаторов-большевиков, активизировать обучение рабочих владению оружием, организовать выпуск вечерней газеты, укрепить контакты с железнодорожниками и работниками почты и телеграфа. Начиналась профессиональная подготовка захвата власти.

Заявив, что «массы идут за нами», Ленин тогда рассуждал так: «Массы дали доверие большевикам и требуют от них не слов, а дел, решительной политики и в борьбе с войной, и в борьбе с разрухой»[58]. Коснувшись международной ситуации, он заверил товарищей по партии: «выступая теперь, мы будем иметь на своей стороне всю пролетарскую Европу».

По-прежнему выступая против восстания, Зиновьев и Каменев утверждали, что организационный аппарат власти гораздо сильнее того, которым располагают большевики. Моисей Володарский тоже предостерег от спешки. Схожего мнение придерживался в Москве и Рыков, предпочитавший «семь раз отмерить», прежде чем резать и кроить.

Ленин потребовал формального подтверждения резолюции от 10 (23) октября о вооруженном восстании. Зиновьев, не потерявший боевого духа, предложил свою, куда более осторожную, резолюцию, в которой говорилось: «Не откладывая разведочных, подготовительных шагов, считать, что никакие выступления впредь до совещания с большевистской частью съезда Советов — недопустимы».

После бурного спора в голосовании снова победила ленинская резолюция, получившая 19 голосов против двух (Зиновьева и Каменева), но на этот раз при четырех воздержавшихся. Однако дату восстания большевики назначать не стали. Рыков, отсутствовавший в Петрограде, в то время, по-видимому, все еще склонялся к точке зрения Зиновьева. Подтверждением тому — приложенная к протоколу заседания ЦК от 16 октября записка: «Уважаемые товарищи! Поданное нами заявление просим передать для опубликования в Центральном Органе. В. Ногин, В. Милютин, А. Рыков». Заявление в прессе так и не появилось, но можно предположить, что оно было созвучно сомнениям Зиновьева и Каменева. Словом, «умеренные» и «осторожные» обороняли последний бастион — и Ленин отлично знал их пофамильно.

А 18 октября, в среду, в газете Максима Горького «Новая жизнь» (отнюдь не в органе большевиков!) вышла программная статья Каменева, в которой, как считалось, выражалась и точка зрения Зиновьева: «Должен сказать, что мне не известны какие-либо решения нашей партии, заключающие в себе назначение на тот или другой день какого-либо выступления. Подобных решений партии не существует. Все понимают, что в нынешнем положении революции не может быть и речи о чем-либо, подобном „вооруженной демонстрации“. Речь может идти только о захвате власти вооруженной рукой, и люди, отвечающие перед пролетариатом, не могут не понимать, что идти на какое-либо массовое „выступление“ можно, только ясно и определенно поставив перед собой задачу вооруженного восстания. Не только я и тов. Зиновьев, но и ряд товарищей-практиков находят, что взять на себя инициативу вооруженного восстания в настоящий момент, при данном соотношении общественных сил, независимо и за несколько дней до съезда Советов было бы недопустимым, гибельным для пролетариата и революции шагом»[59]. Вот такой манифест. Это уже серьезное нарушение партийной этики — выход, даже рывок за пределы партийных споров, вынос сора из избы, явно рассчитанный на широкий резонанс, в том числе и в кругах, близких к власти. Как тогда расценил эту публикацию Рыков — неизвестно. Но он в то время уж точно не относился к тем, кто требовал форсировать вооруженное восстание. Ленин открыто объявил поступок Зиновьева и Каменева предательством и потребовал исключения «штрейкбрехеров» из партии, что, кстати, в суматохе так и не было исполнено. Любопытно, что, даже получив такую «утечку информации» из штаба восстания, Керенский и его соратники не смогли подготовиться к вооруженному восстанию — как будто все еще недооценивали его опасность.

Интрига получилась запутанная и туго затянутая. 20 октября «Рабочий путь» опубликовал выдержанное в примирительных тонах письмо Зиновьева о том, что его взгляды далеки от тех, которые оспаривает Ленин, и что можно «отложить наш спор до более благоприятных обстоятельств». Сталин (скорее всего, по собственной инициативе) приписал от редакции, что «конфликт можно считать исчерпанным». Эта крошечная ремарка товарища Сталина вызвала скандал в ЦК, который 20 октября запретил своим членам выступать против принятых решений. Кроме того, было сказано об отставке Каменева — возмутителя спокойствия — из ЦК. Любопытно, что через несколько дней в сумасшедшей круговерти захвата власти об этом решении благополучно предпочли забыть, и Каменев продолжал работать в ЦК и даже вел его заседания как полноправный член большевистского ареопага. Рыков таких публичных выступлений себе не позволил, оказавшись предусмотрительнее и хладнокровнее Зиновьева.