Три жизни Иосифа Димова

В сущности, это было интересно только на первый взгляд. Я-то знал, что обмен «партнерами» — дело обычное. Я бы не сказал, что это происходит механически, — видимо, существовали какие-то интуитивные влечения, и секс, пожалуй, здесь был ни при чем. «Обмен» совершался скорее от скуки, от желания встряхнуться, испытать хоть ненадолго какие-то эмоции. И от избытка энергии, добавил бы я. Возможно, это была своего рода попытка вырваться из заколдованного круга душевной лени и пресыщения. Кто знает! Пусть историки будущего занимаются этими щекотливыми вопросами, ищут причины. Что касается меня, то Лизу я ни на кого не менял — мне было не до этого, работа поглощала слишком много времени и сил.

Мне хотелось бы подчеркнуть — раз уж зашла речь обо мне, — что я занимаю в этом мире особое положение. Одна частица моей души заново переживает юность отца — это моя первая жизнь, его зрелые годы — это жизнь вторая; остальной же частью души я пребываю в нашем сегодня, способствую строительству новой жизни, росту нашей сытости и беззаботного отношения к будущему. Так уж все сложилось.

Я остановился у дверей, загляделся на это вавилонское столпотворение, озаренное эффектным псевдоромантическим освещением, и, к своему большому стыду, вдруг почувствовал, что к горлу подступает ледяной ком, а над головой начинают кружиться в бешеном хороводе галактики Вселенной. Зеркальный пол вдруг закачался подобно палубе рыбачьего суденышка, и я вспомнил, что так же уходила у меня из-под ног когда-то площадь Революции, тогда меня выручил робот, он буквально спас меня от позора: я мог каждую минуту свалиться под ноги прохожим, как пьяный забулдыга.

Кто знает, чем бы все кончилось теперь, если бы ко мне не подошла молодая стройная женщина, — от такой стройности, подумалось мне, галактики могут закружиться с еще более ошеломляющей скоростью. Помню, что платье на женщине было не белое и закрытое, оно плотно облегало ее стройную фигуру с небольшой девичьей грудью. Черное домино закрывало половину лица. Если я не ошибаюсь, на домино алело сердце. «Черви!» — подумал я. Волосы у женщины были светлые, золотистые, губы полные, зовущие.

Когда она шла через зал, десятки кавалеров протягивали к ней руки, но женщина, ловко увертываясь от них, стремительно приближалась ко мне, казалось, она не шла, а скользила на невидимых самоходных колесиках. Весенний ветер спустился с гор, его ласковое влажное прикосновение напомнило ласку любимой женщины. Галактики унеслись в космическое пространство, пол под ногами перестал качаться.

Женщина положила мне руку на плечо, и в ту же секунду — о, волшебство! — оркестр, гремевший, словно тысяча бешеных тайфунов, с очаровательной мягкостью и лиризмом заиграл вальс из старинной классической оперы Чайковского «Евгений Онегин». Моя дама уверенно повела меня по кругу, лавируя среди тысячи танцующих пар. Я понемногу пришел в себя, взял инициативу в свои руки. Я ведь сказал, что меня овеял своим дыханием весенний ветер с гор!

Но оставим красивые выражения писателям-кибергам. Они до смерти обожают писать о весенних ветрах, которые слетают с гор, принося в ладонях живительное дыхание.

Я кружил свою даму все свободнее и быстрее, а она прижималась ко мне так доверчиво, что, если бы у меня за плечами были крылья, я бы унесся с ней в неведомую «поднебесную высь» — так говорилось в одном моем стихотворении гимназических лет. Но кроме окрыленности, я испытывал еще одно чувство, несколько странное. Мне казалось, что я прижимаю к груди бесконечно знакомое и бесконечно дорогое мне существо. Такое близкое, что я чувствовал эту женщину как бы частицей самого себя.

А в зале тем временем наступила разительная перемена. Танцующие пары как по команде расступились, отодвинулись к стенам, и в центре зала кружились в вальсе только мы вдвоем — я и моя бесконечно близкая незнакомка.

Впрочем, в этом не было ничего странного: мои современники не умели танцевать вальс, как я в свое время не умел плясать польку и кадриль.

Все эти объяснения, конечно же, ни к чему. Пока длился этот танец, я ни о чем не думал, не обращал внимания на публику. Я не замечал, когда мы выплывали из синевы и когда окунались в прозелень, у меня было такое чувство, будто мы носимся в бесконечных просторах Вселенной, и еще мне казалось, что до встречи мы безнадежно искали друг друга миллион лет…

Вальс кончился, волшебная музыка умолкла, и тысяча пар, стоявших вдоль стен и на галерке, ринулась в центр зала с остервенением допотопных тварей. Ничто не могло устоять перед этой разбушевавшейся стихией. Она разъединила нас, оторвала друг от друга, с неудержимой силой швырнула в разные стороны.

Мне кажется, хотя я не вполне уверен в этом, что в последнюю секунду перед тем как нас разлучили, красное сердце на домино моей дамы превратилось в роскошную алую розу, а может, это просто моя фантазия, плод усталого воображения, видение, навеянное волшебными звуками вальса.