Три жизни княгини Рогнеды

Мать Анастасия в этот миг вошла в башню. Здесь оказался малознакомый ей страж. Она кивнула ему и по дробинам залезла на смотровую вышку. Известный до каждого деревца вид открылся ей. Обычно взгляд ее невольно начинал скользить по Свислочи, мысленно проделывая неблизкий путь к Березине, а по ней к реке Сургут, а по ней в озеро Плавье, а затем по Эсе, Улле в Западную Двину — и в Полоцк. Это была ее вечерняя радость — мысленно двигаться по этой связи рек и озер, приближаясь к Изяславу, или воображать его челны на этих водах, таинственно, неожиданно для нее прибывающие в Заславль. Но сегодня свежий спор с отцом Симоном мешал ей мечтать. Особенно ей мешали слова «равная радость», они печалили ее. Мать Анастасия понимала, что такая радость, к которой призывал ее поп Симон, возможна, но возможна для других. Для нее она невозможна: принять ее означало согласиться, что Добрыня, Владимир, старый грек Кирилл поступили с ней справедливо и, отняв одно, дали взамен другое, равное…

Мать Анастасия заметила, что неотрывно смотрит на крест. Большой, посеревший под дождями крест стоял на месте былого капища; много лет назад его поставили тут по слову попа Симона, чтобы освятить древнее место сжигания требы. Но мать Анастасия помнила, как здесь погиб волхв, и как погребли его, и курганчик над его прахом был вблизи креста; прочный суровый крест походил на того старика. Иногда она завидовала его гордой смерти; старик появлялся в памяти в горькие минуты, когда она закрывалась ото всех, когда не могла объяснить себе, зачем живет и живет свою унылую жизнь. Он не расстался с тем, что любил; его не разлучили со своей святыней, он не дал себя отлучить. А что он делал бы сейчас, подумала Рогнеда, если бы в день крещения не убил святотатца? Рубил бы по ночам этот крест, воевал с попом Симоном, поджидал бы его на дорогах, как иные волхвы; с отчаяния и злобы топтал бы его ногами… Он не хуже попа Симона — а они были бы враги. Меняются люди на белом свете. Ушел волхв — пришел поп Симон; разные у них правды. Был в Полоцке князь Рогволод — ныне Изяслав. Почему он не приедет в свой город? Чем одурманили его память? Что удерживает его от свидания?..

Ледяной порыв резко ударил Анастасии в лицо, словно задувая обращенные к сыну вопросы, и мать Анастасия послушно подчинилась и подумала о себе: почему она не пойдет к Изяславу? Что ей самой мешает тронуться в этот путь? Это десять, семь… еще пять лет назад ей могли помешать. Тогда тиун Середа беспокоился — где она? Лежит ли пластом, плачет на берегу Свислочи, страдает, хохочет, сидит при больных старухах, кричит с попом — все ему было безразлично, лишь бы не исчезла. Потому что хоть и назвали ее монашкой Анастасией, оставалась она княгиней, и в Полоцке сидел князем Изяслав, а в Новгород перешел из Ростова Ярослав, а во Владимире сидел младший ее сын Всеволод, и в каждый из этих городов могла повести ее охота жизни. А теперь все о ней забыли. Состарился и доживает свой век Добрыня. Старится и скучает со своей царевной Владимир. Одряхлел тиун Середа, и кажется ему по собственной немощи, что и она обессилела… Но никто не знает, что она не жила, а ожидала. Вот что мешает ей уйти. Уйти — это признать, что не дождалась. Но и сын не знает, как долго она ожидала. Она объяснит ему, он поймет с полуслова, он прибудет. Когда он приедет, войдет на детинец, и она вместе с ним пройдет под этой башней, и он повезет ее по Свислочи, Березине, Сургуте и Двине, тогда осуществится смысл ее многолетнего терпения. Он должен узнать, что она ждет. Он ничего не знает о ней. Ему говорят, что она смирилась и молится. Но зачем князю смиренная прибитая мать? Он должен знать, что она не смирилась. Он узнает, и тогда он проснется, и память подскажет ему давний материнский шепот, и он поймет, что те слова не умерли, они одухотворят его, он осмелится и решится. Душа его возвысится. В этом ее цель, ее долг, ее последняя обязанность. Эту мечту она осуществит. И не надо прозревать конец, остановила свою мысль мать Анастасия. Правда в другом — мечтать и делать. Мать Анастасия поспешно сошла в башню и вышла на двор детинца.

В избе ожидал ее отец Симон. Против обыкновения он грелся у печи; Анастасия не сразу его и разглядела, скрытого тенью.

— Ты что, заболел, поп Симон? — спросила она участливо.

— Зябко что-то. А ты грустишь, мать Анастасия?

В черных глазах отца Симона промельклуло недоверие.

— Радуюсь, поп Симон, — повторила Анастасия. — Это ты грустишь. А чего грустишь?

— Что ж в церковь не вошла, коли радуешься?

— Разве в церкви одной бог? Сам говорил — на небе.

— Бог в сердце, — сказал отец Симон. — А престол его в небесах.

— Вот в сердце и глядела, поп Симон.

— Почитать, мать Анастасия? — спросил поп.

— Почитай, поп Симон.

— А что почитать?

— Что хочешь, поп Симон.

Отец Симон перешел на лавку, накрылся кожухом прижался к стене, и память его коснулась пергаментных листов. В наступившей тишине послышался за стеной скрип легких шагов. Оба одновременно встрепенулись.

Но то был не Сыч. Дверь отворилась, и в избу вошли Прасковья и Ефросинья.