Три жизни Красина

Зал смущённо умолк. Менделеев и сам был не рад, что буркнул такое.

Горький огляделся. Кругом него сверкали лысины, белели седые головы.

Неловкая пауза затянулась. И вдруг встал коренастый, коротко остриженный человек с татарским разрезом глаз. Голос звонкий, слова чеканит.

— Выводы уважаемого учёного, подкреплённые именем царя, в таком содружестве не только потеряли свою убедительность, они попросту компрометируют науку.

Зал так и ахнул. Это была неслыханная дерзость.

Раздались негодующие возгласы. Но нашлись и такие, кто не побоялся хлопнуть в ладоши.

Горький спросил у соседа фамилию оратора.

— Савва Морозов...

Алексей Максимович зашёл и на следующее заседание. И снова Морозов как будто только и ждал его появления. На сей раз речь шла об отказе Витте в кредитах русским предпринимателям.

— Беру слово!

Морозов привстал, приглядываясь к залу. Потом выпрямился, поднял руку и отрубил:

— У нас много заботятся о хлебе, но мало о железе, а теперь государство надо строить на железных балках... Наше соломенное царство — не живуче... Когда чиновники говорят о положении фабрично-заводского дела, о положении рабочих, вы все знаете, что это — положение во гроб... Нужно возобновить ходатайство перед Витте и в выражениях более сильных, чем те, к которым привык министр...

Морозов сел и, казалось, совершенно отключился от того, что происходило в зале. Кто-то пытался заговорить с ним. Кто-то лез с рукопожатием. Савва отвечал им равнодушными взглядами. Он терпеть не мог людей сословия, к коему принадлежал сам. Они платили ему той же монетой.

Леонид Борисович задумался. Всё, что Алексей Максимович рассказал о Савве, вселяло надежду на успех, но бесспорно — Морозов человек настроений, случайной прихоти. От того, как сложится первая беседа с ним, зависит очень многое.

Горький должен подготовить фабриканта, только после этого Красин повидается с ним. Потом, когда вернётся из Москвы.

Но встреча с Морозовым произошла именно в Москве и в месте, где Леонид Борисович менее всего надеялся увидеть капиталиста.

Студент-медик Корпачев предупредил Леонида Борисовича: вечером у него на квартире соберётся разношёрстная компания. Придут и большевики, и меньшевики, обещал зайти эсер и ещё кто-то из «сочувствующих». Красин тоже решил забежать. Ему, члену ЦК, в преддверии III съезда, было особенно интересно послушать, что думает молодёжь.

Малая Бронная в Москве — извечное студенческое гнездо. По вечерам тут можно ещё встретить классических представителей университетской богемы. В драных сорочках и в шерстяных цветастых пледах вместо пальто, гривастых, неумытых, с голодным блеском глаз. Нередко улицу оглашают задиристые крики, шум потасовок, и обыватели спешат запереться в своих конурах.

Сюда не любят заглядывать городовые, и даже полицейские шпики неохотно посещают эту крамольную улицу.

Комната Корпачева была типично студенческой. Колченогий стол, с которого не потрудились убрать остатки сухомятного обеда и чумазый самовар. Обычная маскировка сходки под пирушку. Даже две бутылки пива одиноко возвышаются над неприхотливыми бутербродами. Три кровати с тощими матрацами, расшатанные венские стулья.

Висячая керосиновая лампа чадит нещадно. Но кому до неё дело!

На трёх кроватях сидят представители трёх подпольных партий. У каждой своя кровать. Сочувствующие оседлали стулья. Прочие беспартийные расселись прямо на полу. Какой-то студентик в дымчатых очках писклявым голоском вещает о природе прибавочной стоимости. Красин подсаживается на «большевистскую» кровать. Она на пределе, того и гляди рухнет под тяжестью очкастых, гривастых представителей большинства. От этой студенческой «вечери» на Леонида Борисовича пахнуло далёкими днями юности. И они когда-то в Технологическом вот так же собирались, выступали с рефератами, спорили до одури.

Но ведь то были времена младенчества социал-демократии. Красин и не представлял, что подобные собрания и такие вот доморощенные споры не прекратились с образованием партии. Ведь теперь появились социал-демократические газеты и широко известные работы Владимира Ильича. Вот она, студенческая «словопарня», о которой пишет Ленин. А докладчик до того уныл, что ни у кого нет желания задавать ему вопросы. Всем надоел его визгливый тонкий голосок. Наконец-то кончил. Часть большевиков, не предвидя ничего интересного, ушла. Красин остался ради любопытства. Наступила неловкая пауза.

Студенты бросали недоуменные взгляды на Красина, потом поворачивали головы к дверям, где на стуле примостился хорошо одетый и уже не молодой человек. Коротко стриженный, с типичным монгольским лицом и весёлыми щёлочками глаз, он привлекал всеобщее внимание. Видно было, что гостю по душе и эта комната, и эти люди, и тот спор, который вот-вот должен вспыхнуть.

Красин знал уже, что этот человек Савва Морозов.

Студентов, видимо, стесняли двое незнакомцев. Молчание затянулось.