Три жизни Красина

Красина удивил внешний вид комнаты. Обои обуглились, словно их специально и очень аккуратно опалили; потолок закоптился каким-то буро-рыжим налётом. Воздух насыщен кислотными испарениями — с непривычки трудно дышать. Да и химики выглядят из рук вон плохо, усталые, бледные, глаза воспалены. Что-то тут неладно. Сулимов отнекивается, говорит, что всё в порядке, ссылается на специфику производства. Красин не стал слушать.

— Что у вас произошло?

Пришлось «фотографам» виниться. Оказалось, что вчера ночью случилась беда. И виноваты они сами. Захотелось получить как можно больше нитроглицерина. Установили штативы, отрегулировали поступление кислоты и улеглись спать. А утром едва проснулись. В комнате клубился жёлто-бурый дым. Где-то шипело, стреляло, вспыхивали огоньки. С трудом Сулимов добрался до установки, перекрыл поступление кислоты. Опасность взрыва миновала. Но куда теперь выпускать ядовитые пары? В форточку — тотчас заметят на улице, бросятся на помощь. Догадались затопить печь. Кое-как вытянуло. Но комната выглядит теперь как после пожара. И у всех болят головы, тошнота — наверное, немного отравились.

Красин промолчал. Что говорить — ведь они хотели лучшего.

— Ну, а со сливом отработанных кислот как обстоит дело?

Показали Красину большой оцинкованный бак. Ночью двое «подмастерьев» незаметно оттаскивают его подальше от дома и опрокидывают на свалке.

— Это негоже. Так можно в любой момент провалиться.

Ведь дом, где помещается мастерская, пятиэтажный, в нём масса жильцов, не заметишь, как проследят. Леонид Борисович припомнил своё юношеское увлечение химией. Не случайно его тогда прозвали Хромом — он больше всего возился с этим элементом и даже домой писал восторженные реляции по поводу его чудесных свойств.

— У вас же есть водопровод. Если пустить сильную струю воды, а кислоты выливать слабой струйкой, с перерывами — трубы выдержат. Во всяком случае, их хватит на время вашего «заточения».

Красин сердито щурится. Эти химики доставляют ему столько беспокойства. И беспокоится он о них же, их собственной судьбе, а вернее, жизни.

Сколько с ними ни говори, как ни втолковывай простейшую мысль о необходимости осторожности и строжайшей конспирации, нет-нет да и случаются осечки.

Леонида Борисовича особо волновало положение в специальной химической группе, работавшей над изготовлением бомб прямо в лабораториях военно-морского ведомства. Уже одно место работы этой группы говорило о неслыханной дерзости подпольщиков и их руководителя Эллипса.

В подчинении у Эллипса находились два специалиста — Альфа и Омега. Такими людьми партия больше не располагала. Их нужно было беречь и беречь — попадут в руки охранки, с ними не станут нянчиться. Вздёрнут без суда и следствия. А они!..

Вот извольте, недавно этот самый Омега — Скосаревский вздумал возобновить занятия в кружке рабочих. И на втором же «выходе в свет» попал в руки полиции. Слава богу, рабочие успели во время обыска вывести его на улицу, и при аресте ему предъявили обвинение только в том, что на нём «рабочая форма». А могли и проследить.

Даже Буренин, незаменимый помощник, конспиратор, каких поискать, и тот на днях чуть было не провалился. Из Риги в Петербург на явочную квартиру доставили этакую безобидную корзиночку. А в ней три бомбы, латыши смастерили. Квартира к тому времени была уже на подозрении полиции. Её очистили от всякой нелегальщины, — а тут, пожалуйста, бомбы. Да при этом не очень качественного изготовления — внутри у них всё время что-то дребезжит, того и гляди взорвутся.

Буренин — к химикам. Те в ужас пришли от такой кустарщины. Потребовали немедленно уничтожить бомбы. И тут же нажаловались Красину на Буренина.

Уж и отчитал тогда Леонид Борисович Николая Евгеньевича, самому жалко стало. А потом они оба долго смеялись над злоключениями, которые могли закончиться трагически.

Николай Евгеньевич, несмотря на предельную загруженность работой в боевой технической группе, не бросал своей концертной деятельности как пианист. И это было правильно. Но концерты требуют от музыканта точности. Они начинаются в определённые часы.

В тот вечер, когда одна из злополучных бомб оказалась в руках Буренина, ему предстояло аккомпанировать какому-то крупному артисту. Во фраке, лакированных туфлях, в енотовой шубе, Николай Евгеньевич за полчаса до начала концерта метался по Рузовской улице, не зная, куда выбросить бомбу.

Выскочил к Обводному каналу. И спасительная мысль — утопить её, окаянную.

День стоял сырой, промозглый — зима только-только начиналась. Крутые откосы канала лоснились грязью, осклизлой глиной. Но делать нечего. Едва ступил на берег — с ужасом почувствовал, что сползает вниз. В поднятой руке бомба. Достаточно за что-нибудь зацепиться, случайно тряхнуть снаряд посильнее и... Нет уж, лучше в парадном фраке искупаться в ледяной воде. В этот раз ему повезло, ногой упёрся в какой-то камень. И снова ждала удача — рядом плавало бревно, под которое Буренин и сунул бомбу.