Три жизни на двоих

Отрезвление наступило, когда мы поняли, что у нас будет ребёнок. Страх за тебя превозмог наше стремление быть вместе, а вслед за этим обрел силу страх за свою жизнь, за жизнь родных. Узнай отец Татьяны о нас с Ириной и о тебе, он уничтожил бы всех, не колеблясь. Этот человек для меня всегда олицетворял "барство дикое". Оголтелый помещик-самодур, царь и бог в своей вотчине, без раздумий отдающий приказ засечь до смерти провинившегося холопа.

Я сознаю, что по собственной вине лишился любимой женщины и родной дочери, что, подкинув тебя чужим людям, сделал тебя несчастной и едва не навлек на тебя гибель. Но даже теперь, зная обо всех последствиях, не могу придумать другой выход. У меня не было уверенности, что люди моего тестя не проследили меня до дома Ирины, что он не свяжет её беременность со мной и не сделает генетический тест на отцовство. Спасая тех, кто мне дорог, я обязан был исходить из худших предположений.

Ты можешь винить меня в малодушии, в слабости, в трусости, но, пожалуйста, не считай меня мерзавцем. Я отказался от тебя, потому что не видел иного способа тебя спасти. Возможно, мне следовало бы признаться во всем, когда тесть умер и угроза миновала, но это было все равно, что ломать по живому неправильно сросшийся перелом: больно будет точно, а срастется ли потом правильно – неизвестно.

И самое главное: решение о подмене принимал я один, Ирина ни о чём не догадывалась. Твоя мама – лучшая в мире женщина, я не знал и не знаю человека прекраснее. Я так и не отважился открыть ей правду, оставляю это решение тебе.

И последнее. Я до конца не знал, напишу ли об этом, не будет ли это с моей стороны недостойной попыткой пробудить в тебе жалость. Но, не зная всей правды, ты можешь сделать выбор, о котором позже будешь жалеть, а я не хочу причинять тебе больше страданий, чем уже причинил. Я серьезно болен, врачи оставляют мне полгода, в лучшем случае год. Буду счастлив, если ты меня навестишь. Но, понимая,чего тебе это будет стоить, не смею надеяться и тем более настаивать. На случай, если мы не увидимся, хочу сказать тебе: я ничего не желал бы сильнее, чем вернуться к началу и прожить эту жизнь вместе с тобой и твоей мамой. Вкладываю в конверт её фото.

Твой несостоявшийся отец.

Я вынимаю из конверта фотографию и разглядываю лицо запечатлённой на ней женщины – черноволосой и белокожей, с ясными голубыми глазами.

– Красивая, – говорю задумчиво. – На хаски похожа…

И прихлопываю себе рот ладонью, наткнувшись на пронзительный Ксенькин взгляд.

– Какая же ты свинюка, Надька, – шепчет она, закрывает лицо руками и заходится в беззвучном рыдании.

Эпилог