Три жизни Жюля Верна

В свои сорок два года Жюль Верн, не проходивший военной подготовки, не подлежал призыву в действующую армию. Зачисленный в резерв, он был направлен в береговую стражу и получил назначение командиром военного корабля «Сен-Мишель», базирующегося на порт Ле Кротуа.

Да, это был его старый «Сен-Мишель», реквизированный правительством и превратившийся ныне в боевой корабль. А его база, «порт Ле Кротуа», была все та же рыбачья деревушка, где он знал в лицо каждого жителя. Но теперь он был не капитан, а «командан Верн», стоявший во главе грозного экипажа из двенадцати ветеранов Крымской войны, вооруженного тремя кремневыми ружьями и медной пушкой «величиной с пуделя». На него, на его корабль и экипаж была возложена важная стратегическая задача: охранять побережье Нормандии и Фландрии и защищать бухту Соммы от нападений прусских рейдеров…

Жюль Верн следил за событиями войны с яростью и тоской в сердце. Бездарный император позорно капитулировал при Седане вместе со всей своей армией и пушками. Париж, осажденный немцами, после пяти месяцев героической обороны, не получая помощи извне, был сдан командованием. Одна из крупнейших битв разыгралась под стенами Амьена, где немецкий генерал Мантейфель разгромил французскую Северную армию, вновь сформированную для освобождения Парижа. Наконец пришла весть, что город, где укрылась от бедствий войны семья писателя, пал; только старая цитадель с одиннадцатью офицерами и четырьмястами солдатами несколько дней оказывала героическое сопротивление сорокатысячной прусской армии.

Да, писатель любил свою страну, ее лазурное южное побережье, ее туманный север, любил Париж — сердце Франции, где он провел свою молодость и где стал знаменитым писателем. Любил шумный Нант, с лесом корабельных мачт в порту, и любил тихий старый Амьен, широко раскинувшийся в прекрасной долине Соммы. Но теперь Франция — униженная, но не сломленная, преданная, но не побежденная — стала ему еще дороже. Две цветущие французские провинции — Эльзас и Лотарингия, перешедшие под власть Германии, контрибуция фии были закрыты и издательская жизнь Франции замерла. Анри Гарсе умер в самые тяжелые месяцы блокады; не было в Париже и Надара. Во время осады отважный авиатор был организатором воздухоплавательного парка, сыгравшего такую значительную роль в деле связи блокированного города с провинцией: с одним из воздушных шаров он вылетел из столицы и, встретившись с аэростатом противника, обменялся с прусским аэронавтом несколькими выстрелами из карабина: это был первый в мире воздушный бой.

Но в Париже были другие, более поздние его друзья — Груссе, Реклю, Мишель, а их жизнь в этот великий и страшный год была неразрывно связана с Парижем и Францией…

Жюль Верн видел немецкие войска, вступившие в Париж 1 марта и занявшие Елисейские поля и пространство от правого берега Сены и улицы предместья Сент-Оноре до площади Согласия. Но ему довелось присутствовать и на другой торжественной и великой церемонии, давшей начало новому великому веку.

Утром 28 марта 1871 года Париж проснулся в ярком сиянии солнца. На улицах колыхались знамена и двигался океан людей под ружьем. На древках знамен были надеты красные фригийские шапочки, символизирующие свободу, а ружья солдат украшены красными лентами.

На Гревской площади, перед зданием Парижской городской думы, была возведена эстрада, на которой был водружен бюст республики, украшенный красной перевязью. Сто батальонов Национальной гвардии выстроились на площади, а за ними колыхались бесчисленные толпы парижан. В воздухе развевались шелковые знамена — красные и трехцветные, но все перевязанные красной лентой, символизирующей победу народа. Глухо били барабаны; среди них выделялся бой двух больших барабанов Монмартра — тех, что выбивали тревогу в ночь вступления немцев в столицу, и утром 18 марта, в день восстания пролетариата, будили парижан.

Затем на трибуну поднялись избранники народа, члены Совета Коммуны, все тоже с красными шарфами через плечо, чтобы принять на себя власть, переданную им Коммуной города Парижа. Заиграли рожки, когда они приносили присягу на верность народу. Тяжелый рев пушек приветствовал резолюцию. Не было речей, — только крик «Да здравствует Коммуна!» да Марсельеза, которая, как птица, летела над Парижем…

Как не походила эта церемония, эти флаги, освещенные солнцем, эта поющая толпа на провозглашение Второй республики, которое видел Жюль Верн в день своего приезда в Париж четверть века назад! Неужели его сердце могло не дрогнуть в эту минуту? Понял ли он, что на мгновение перенесен в будущее, о котором мечтал, что присутствует при провозглашении первого в мире государства освобожденного человечества?