ТриАда

На периферийном фоне лунного света выступала из дымки свечения, словно материализованная из лиловато-голубых вихрей, властная мужская фигура, облаченная в светлую ауру золотисто-белого сияния. Черты его лица ускользали от типового отождествления и не впечатывались в память. Выделялись лишь золотая перевязь в оправе магических знаков из треугольников, звезд и символов планет, охватывающая высокий лоб, и жреческий хитон с золотым поясом. Высокий незнакомец больше походил на некую таинственную сущность, вышедшую из звездных глубин, и не производил материального впечатления, хотя и выглядел глубоко реально. Казалось, очерчена лишь его зыбкая аура, но воображение гармонично дополняло её зрелищами ментальных токов и физики парящего тела.

Его правая рука в белой перчатке сжимала изумрудный жезл, левая пальцами почти касалась поверхности квадратного стола.

Перед фигурой на пожелтевшей карте неба, скатертью покрывавшей белый стол, стояла резная шкатулка, в которой искрились и поблескивали золотые монеты, и хрустальный бокал, наполненный, как казалось, то ли волшебным эфиром, то ли драгоценной праной. На третьем плане за ним, в волнах фиолетового свечения, лежало золотое перо и меч с крестообразной рукоятью. Весь этот винтажный набор факира-куртуази отражался в почерневшей от времени амальгаме старинного овального зеркала. Окладом которого служило резное дерево, обвитое зелеными изогнутыми вставками из змеевика, с изображением крылатого египетского ока над ним.

«Совершенный человек Да Винчи», в дымчатой атмосфере, пропахшей запахом алхимической серы, окутанный испарениями солей в тускло переливающихся живым блеском мерцающих бликах меркурия, внимательно наблюдал кипящую в колбах и ретортах алхимию взаимодействия дымящихся жидкостей.

В общих чертах вся эта комнатная конфигурация галактического, мирового межзвездного пространства напоминала школьную химическую лабораторию и, в то же время, какую-то властную замкнутую систему, одаренную процессами всевластья и силы внутренних изменений.

Внимание отвлекали три маленькие обезьянки за прозрачным пологом в самом дальнем темном углу комнаты с механическим клавесином у облупленной старенькой шарманки. Мартышки при колесе Фортуны и карточек судьбы, заполненных формулами предсказаний, с забавно висящими на оттопыренных ушах колпаками звездочетов молча сидели на коробке кукольного театра и рассеяно следили за манипуляциями своего воспитателя, хозяина и дрессировщика. Раз за разом одна из них доставала из резного сундука фигурки, вторая обезьянка раскрашивала их, наклеивала подходящие карточки и вешала на ниточки игрушечной сцены, третья – тут же снимала «тряпошный народец» с карусели, стирала с них краски и бросала их в тот же сундучок. В совместной своей работе «администраторы судьбы» наводили порядок в подведомственном им театральном коробке, и, как им вероятно казалось, занимались усовершенствованием механизма вращения звезд, нарисованных на потолке и на их дурацких колпаках, и с важностью следили за россыпью и перемещениями выданных кукольных карт. Так же вместе, ритмично раскачиваясь, они увлекались созерцанием аттракциона верчения по незамысловатой и неизменно обманной схемы круга: «выбирай, сокрушайся и уходи», лотерейные билеты на который обезьянки хмуро крутили в своих теплых мохнатых лапках. Изредка круг останавливался и тогда «судьбоносицы» бунтовали, обрывали серебряные нити, гасили огни игрушечной рампы и негодующе поглядывали на фигурку многозначительно безмолвного божка, сидящего верхом на колесе шарманки.

На переносице хозяина всей этой кутерьмы и лабораторного антуража поблескивали круглые очки «восток-запад» в виде восьмерки. Сквозь кварцевые стекла глаза не были видны, но за кожей лба, потаёнными отделами мозга Странник чувствовал силу пронизывающего взгляда, магическую мощь креативного знания, расшифровывающую причинность его эмоций и поступков. Вообще в этой «лаборатории чудес», с ним происходили странные события, будоражащие и расширяющие границы сознания. Особенно, когда взгляд незнакомца погружался в гроты его затопленного «эго», сканировал и всматривался в мыслящую муть, считывая застрявшие в ней недоумение и тревогу.

Казалось, этот абсолютный человек всё понимает, и видит события и настоящего, и прошлого, и будущего. Еще раз, сквозь очки «вечности», чародей пытливо вгляделся в глаза. Неприятный холодок несанкционированного вторжения чужого разума пронизал область призрачного сердца.

Послышался скрип костей и голос «Апофеоза войны» изрёк несколько ядовитых мыслей:

1. «Ничто не вечно». После перехода к этапу смерти все системы, и атомов, и одноклеточных, и хомо-сапиенсов распадаются на элементы, которые возвращаются к истокам и вливаются частями в материальную основу и в энергии пространства.