Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга первая

надеюсь, наш невольно затянувшийся перерыв в переписке подошел к концу, и мы начинаем новый виток активных общений. Для этого есть ряд приятных совпадений. Наконец откликнулась, и очень фундаментально, Н. Б. на наш с Вл. Вл. мужской междусобойчик, украсив его замечательным текстом о французском символизме. Я уже давно ждал этот текст, так как знаю, что Н. Б. всерьез занялась французами позапрошлого столетия. Рад, что наше с ней понимание многих аспектов французского символизма совпадает. Я, правда, занимался ими давно и не так серьезно, как Н. Б. сейчас, но, тем не менее, сделал какие-то свои выводы в статье о символизме в «Лексиконе нонклассики». Да и при изучении русского символизма для «Теургической эстетики» не раз оглядывался и на французский символизм. Его поэзию (к сожалению, в русских переводах) и живопись я с юности, как вы знаете, люблю. В нашем же сегодняшнем разговоре о символизации в искусстве такой фундамент крайне нужен. Спасибо, Н. Б., за этот приятный подарок всем нам. Будем его изучать и, как сможем, делиться своими впечатлениями.

Я, в свою очередь, долго молчал и отделывался мелкими отписками, ибо заперся на пару месяцев в келье и углубился в еще более древние истоки современного символизма — в «Ареопагитики». Да-да, Вл. Вл., вспомнил нашу с Вами юность, когда мы оба независимо друг от друга штудировали эти глубочайшие тексты, и они несомненно оказали влияние на все наше последующее творчество.

И вот, на склоне лет, размышляя о всем комплексе поднятых нами в последние годы проблем символизации и синтезации в искусстве, я решил перечитать «Ареопагитики» и написать две-три страницы ареопагитовского введения в наши символологические штудии. Да так увлекся этим чтением, так много обнаружил там нового, того, что, вероятно, было закрыто от меня в 60–70-е гг., что вместо двух страниц намахал десятки и не могу остановиться. Вероятно, получится большая статья. Однако дело все-таки идет к концу. Во всяком случае, в этом семестре. Решил отправить первую часть на Ваш суд, а вторую уже заканчиваю и пришлю днями.

Думаю, что мои «Ареопагитики», могучие эзотерико-исторические экскурсы Вл. Вл. в древнейшую мифологию, античную и египетскую, его же фундаментальный анализ Моро и блестящий анализ основ французского символизма Н. Б. в комплексе создают хороший и прочный фундамент для современных теоретических изысканий в области художественного символизма. Поэтому спешу ознакомить Вас со своими текстами по символологии «Ареопагитик» (больше Н. Б., конечно; о. Владимиру источник хорошо известен, но, пожалуй, не моя современная его интерпретация). Жду письмо Вл. Вл. о третьем этаже музея Моро и новейшие впечатления от поездки в Мюнхен. Да и о Париже мы пока ничего не получили.

В общем, за работу, друзья!

И да будет она радостной и обогащающей всех нас!

Итак, «Ареопагитики» sub specie symbolologiae.

Я не буду останавливаться здесь на трансцендентности Бога у Дионисия Ареопагита и на путях своеобразного «преодоления» ее в системе священной иерархии и в пространствах мистического опыта, ибо это более или менее известно; Н. Б. — хотя бы из моих книг по византийской эстетике. Очевидно, что любое «преодоление» глобальной трансцендентности не может быть полным и абсолютным на уровне земного бывания, но только символическим. И это хорошо понимал Ареопагит, предлагая лишь разные уровни приближения в намеках (= символах) к Тому, к Кому в принципе невозможно приблизиться, как к сущности, в сущности не обладающей ни сущностью, ни бытием даже в самом абстрактном и возвышенном смыслах этих понятий как понятий человеческого уровня и сознания. Ибо, гениально пишет Ареопагит, «в Нем и около Него — все, что относится к бытию, к сущему и к наставшему, Его же Самого не было, не будет и не бывало, Он не возникал и не возникнет, и — более того — Его нет. Но Он Сам представляет Собою бытие для сущего».

Хорошо сознавая непредставимость, неописуемость, непостигаемость для человеческого разума Самого Бога и многого из божественной сферы, с одной стороны, а также продолжая раннехристианскую и раннепатристическую эзотерическую традицию на сокрытие сущностных христианских истин от непосвященных, автор «Ареопагитик» разработал, насколько можно понять даже из дошедших до нас его текстов, глубоко продуманное символическое богословие, которое дает нам один из главных ключей не только к его эстетике (что существенно для меня в данной работе), но и ко всей средневековой христианской эстетике по меньшей мере, да и к христианскому богословию в целом, которое, хотя и побаивалось радикализма Ареопагита, тем не менее сознавало истинность большинства его прозрений и регулярно цитировало его тексты как на Востоке, так и на Западе христианской ойкумены.