Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга первая

Второй путь — путь византийского визионерства, как и в первом случае, не обусловленный напрямую аскетически-монашескими подвигами, но — в отличие от «варяжского» — глубоко коренящийся в основах православной духовности. Он во многом объясняет чистоту и возвышенность средневекового искусства, произведения которого создавались не только иноками, но и «мирянами». «Русская икона, — писал Флоровский, — с какой-то вещественной бесспорностью свидетельствует о сложности и глубине, о подлинном изяществе древнерусского духовного опыта» — «И все же древнерусская культура оставалась безгласной и точно немой». Эта безгласность во многом искупалась непосредственностью духовного видения (особенно в среде храмостроителей и иконописцев). Таким даром обладал и прибывший на Русь из Византии Феофан Грек. Согласно свидетельству Епифания Премудрого, когда Феофан работал «никогда ж нигдеж на образцы видяще его когда взирающа». Феофан созерцал не прориси, а небесные каноны: «очима разумныма разумную видяще доброту (красоту. — В. И.) сию».

Обладание «очами разумными», очами мысленными (ноэтическими), органами духовного познания является характерным признаком третьего пути: аскетически-монашеского, но и православные миряне — что, по моему мнению, соответствует второму пути — в своих молитвах также обращаются о раскрытии в них «очей мысленных». В утренней молитве ко Пресвятой Троице есть прошение: «И ныне просвети мои очи мысленные». В 4-й вечерней молитве св. Макария Великого читаем: «Просвети ми разумные очи сердечные». В Акафисте Сладчайшему господу нашему Иисусу Христу говорится: «Просвети убо милостию Твоею очи мысленныя сердца» (Икос 4). Таким образом, и средневековые миряне — не говоря уже о монахах-исихастах — имели ясное представление о духовных органах созерцания небесных реальностей. На этом уровне находились византийские «строители», прибывшие из Константинополя в Киев. Опускаю подробности, Вам прекрасно известные. Только отмечу иконографический характер видения, который они имели. Им является Богоматерь в сопровождении Ангелов и повелевает построить в Киеве храм Ее имени. «Она сказала: „Идите во двор, посмотрите величину церкви“. Мы вышли и увидели церковь на небе (курсив мой. — В. И.)». Предоставляется уровню понимания каждого решать: созерцали ли «строители», так сказать, «чувственно-сверхчувственным» образом или в них открылись очи мысленные, которыми они могли узреть парадигму в ноэтическом мире.

Поразительно, с какой силой в Сказании ставится акцент на канонической мере и числе. Полагаю, что Городова подробно осветила этот вопрос в своей диссертации. Уже в первой главе (параграф 1.4) (цитирую по автореферату) канон определяется ею как «числовая парадигма храмостроения» в контексте предания о строительстве Успенской церкви. Сказание повествует, что вначале строители «увидели церковь на небе», но чтобы строить по этому образцу, нужно было знать его меру (числовую структуру), поэтому византийцы спросили Богоматерь о «величине церкви». В этом смысле одного видения (имагинации) недостаточно для конкретного воплощения небесной парадигмы на земном плане. Ответ: «Я послала меру — пояс Сына Моего. Сделайте все по Его повелению».

По прибытии греков в Киев выясняется, что пояс уже находится в печерской обители: «Пояс же и венец Его принесены сюда варягами, и сказана была мера ширины, и длины, и высоты той пресвятой церкви: голос такой был с неба». Инспирация («голос с неба») соответствует более высокому уровню духовного познания. На нем открываются законы божественных чисел.

Остается теперь кратко охарактеризовать третий путь: аскетически-монашеский; с известными оговорками его можно было бы обозначить как интуитивно-теургический. В Сказании говорится о том, что прп. Антоний просил Господа чудесным образом обозначить место для строительства Успенского храма. Сама просьба носит архетипический характер и повторяет в новом варианте историю Гедеона (Суд. 6, 36–40). Прп. Антоний просил: «Господи! Если я обрел благодать перед тобой, пусть будет по всей земле роса, а место, которое Тебе угодно освятить, пусть будет сухо». Такую просьбу можно истолковывать как теургический акт привлечения божественых сил. В Книге Судей читаем: «И сказал Гедеон Богу: если Ты спасешь Израиля рукою моею, как говорил Ты, то вот, я расстелю здесь на гумне стриженую шерсть: если роса будет только на шерсти, а по всей земле сухо, то буду знать, что спасешь рукою моею Израиля, как говорил Ты» (Суд. 6,36–37). Ветхозаветное «руно орошенное» в православной экзегетике истолковывается как прообраз Богоматери, поэтому и составители Сказания использовали этот символ для описания теургического акта призывания божественной благодати на место будущего строительства Успенской церкви.