Триалог 2. Искусство в пространстве эстетического опыта. Книга первая

…Хотел характеризовать три типа восхождения к архетипу (парадигме, образцу): варяжский (Шимон), византийский (строители Успенского храма), древнерусский (прп. Антоний Печерский) как они обрисованы в Сказании, не останавливаясь на деталях; для знакомства с ними читателю моего затянувшегося рассуждения достаточно заглянуть в Патерик (а Вам, дорогой В. В., и смотреть не надо, Вы знаете этот текст, вероятно, наизусть); главное для меня показать типы духовного созерцания прообразов (типы возрастания)… но в связи с историей Шимона еще возникает важный вопрос о «мере» (числовом каноне) в средневековой архитектуре; изгнанный дядей, Шимон прихватил с собой золотой пояс и венец с распятия, принадлежащего его отцу Африкану; будучи застигнут бурей и в предчувствии кораблекрушения, варяг был склонен считать свою гибель в морской пучине наказанием Божиим: «Я умираю теперь за этот пояс, за то, что взял его от честного Твоего и человекоподобного образа». Однако он услышал голос, повелевавший отдать «пояс» прп. Феодосию, чтобы он (пояс) послужил мерой для построения храма в Киеве: «Ты видишь её величину и высоту: она будет в двадцать раз, а в длину — в тридцать. В вышину стены и с верхом пятьдесят». Мы имеет здесь дело с сакральными числами, структурирующими архитектурный канон.

В Священном Писании находится немало примеров такого нумерологического символизма: ковчег Ноя (Быт. б, 15), скиния (Исх. 27), Соломонов храм (3 Цар. 6, 2): «Храм, который построил царь Соломон Господу, длиною был в шестьдесят локтей, шириною в двадцать и вышиною в тридцать локтей». Эти числовые пропорции не лишены символического значения. Чувствую, наконец-то появляется некое подобие твердой почвы, на которой возможен разговор о каноне.

Нет канона без числа, понимаемого в пифагорейско-орфическом смысле. Ощущаешь духовный вес этого тезиса. И в то же время нельзя не испытать некоторого священного ужаса перед этой тайной. Пифагорейский подход к числу основан на ныне утраченных мистериальных знаниях, приобретаемых на путях инициации. Сам Пифагор свидетельствовал о том, что нумерологические истины он познал, «пройдя посвящение в Либетрах Фракийских с помощью Аглаофама. Он сообщил мне (Пифагору. — В. И.) мистическое знание, что Орфей, сын Каллиопы… говорил, что вечная сущность числа является наиболее провидящим принципом всего неба, земли и находящейся между ними природы, более того, она есть корень постоянства божественных людей, богов и демонов». Приведя эту цитату, Ямвлих в своем книге «О пифагоровой жизни» добавляет: «Из этих слов ясно, что идею о том, что сущность богов определяется числом, он заимствовал у орфиков». Для меня в данном случае не важен вопрос о том, кто у кого заимствовал это учение. Важна сама мысль об определяемости числом сущности богов (ноэтических существ). Если сущность богов определяется числом, то следует думать, что и сущность парадигм (прообразов произведений сакрального искусства) также определяется числом.

Попутно замечу, что если вопрос о числах еще не обсуждался в ходе наших дружеских бесед, то проблема существования прообразов произведений искусства уже нами затрагивалась, хотя мы пока еще не пришли к результатам, удовлетворяющим всех участников Триалога. Так, вот, Аристотель приписывал Платону мнение о том, что эйдосы существуют только для природного мира и не имеются для искусства (предметов, создаваемых «искусством творения»). Асмус, комментируя Аристотеля, заметил: «На самом деле Платон не отрицал существования эйдосов для предметов, создаваемых „искусством творения“». Таким образом, можно с чистой (академической) совестью говорить о существовании эйдосов произведений искусства в той степени, в которой мы стараемся мыслить в духе платоновского идеализма.

Каково же соотношение между эйдосами Платона и числами Пифагора? Аристотель, скептически относясь к их мистическим интуициям, тем не менее, вполне ясно характеризует взаимосвязь между ними (эйдосами и числами). Согласно Аристотелю, для Платона «через причастность эйдосам существует все множество одноименных с ними вещей (с моей точки зрения, это вполне применимо к сакральным парадигмам. — В. И.)». Однако «причастность» — это лишь новое имя: «пифагорейцы утверждают, что вещи существуют через подражание числам, а Платон, изменив имя, — что через причастность». Не правда ли, гениальное наблюдение, дающее повод для дальнейших размышлений? Но Аристотель ограничился лишь ироническим замечанием: «Но что такое причастность или подражание эйдосам, исследовать они предоставили другим». Есть, однако, все основания полагать, что и Пифагор, и Платон имели опыт мистериального созерцания эйдосов. Кроме того, в «Федоне» Платон достаточно четко объяснил свое понимание причастности.