Тридевять земель

Вообще, заметил он мне, выслушав меня, мне кажется, когда-то давным-давно, в такие далекие времена, о которых мы и понятия не имеем, по нужде ли, или с умыслом, но была совершена ошибка, и только чтобы дать возможность исправить ее, Спаситель претерпел за род людской, потому что в чем еще может заключаться Божественный Промысел, как не в том, чтобы доставить как можно больше счастья как можно большему числу представителей рода людского? Естественное право отрицает всякие привилегии уже по одному тому, что оно связано с самой древней и с самой обоснованной изо всех возможных привилегий: а именно, привилегией быть человеком. Вполне возможно, добавил собеседник мой, что в мироздании существуют и другие миры, подобные нашему, и так же подвластные великому Богу. Звёздное небо, распростёртое над нами, с далёкими или близкими мерцающими звездами являло как бы соблазнительную иллюстрацию к этим словам. По хорутанскому поверью, которое распространено и в этих краях, всякий человек, как только является на свет, получает на небе свою звезду, а на земле свою рожаницу, которая предсказывает его судьбу. Я обратил лицо к небу, и невольно рождалась мысль о том, что и каждый человек является таким таинственным, непознанным universo, – одним из тех миров, о которых только что было сказано. Суждён ли он к добру или ко злу? Что предопределено свершить ему? Во всяком случае, заключил Цевич, до тех пор, пока в мире остается нечто непознанное, мир принадлежит Богу.

Удивило меня то, что при столь очевидном просвещении разума, Цевич разделяет суеверия своих соотечественников. Верят они в особых духов-хранителей, то ли духов самого человека, то ли духов дома, то есть по-нашему домового. Каждый человек имеет своего ведосоня, особенно тот, который родился в рубашке. Часто ведосони эти вступают в схватки между собою, и если кто из них будет убит, то и человек умрёт во сне. Прибрежные жители говорят, что ведосони прилетают с итальянского берега и дерутся с туземными. Причина, по которой бокельские ведосони дерутся с италианскими, Цевич разъяснил так: "Оваки духови (Вjедосонье) по планини извальуjу дрвета те се ньима биjу измежу себе, па коjи надвладаjу, они род от льетине привуку на свою земльу; они и онако (и без этого, и без цели) ломе горе и вальаjу велико каменье. (Эти духи вырывают деревья, растущие на горных склонах, и используют их стволы как орудия в схватках между собою, и считается, что те из них, кто одерживает победу, обеспечивает плодородие охраняемым ими людям, а кроме того без всякой цели обрушают с гор огромные камни.)

Между тем вернулся с Корфы "Селафаил" с главным командиром Сенявиным, и на другой же день я был приглашен к адмиральскому столу, но не расслыхав назначенного времени, опоздал на целый час – и все меня ждали. Я был очень сконфужен и, в полной мере имея вид рыцаря плачевнаго образа, на следующий день, надев виц-мундир, пошел извиняться. Известная близость моя к адмиралу объяснялась тем, что он, служа еще на Азовской флотилии, отлично знал моего отца, и они даже считались товарищи. Обед был хороший, вкусный и разнообразный, а вино – неизбежная марсала. Разговоры велись служебные. Говорили, конечно, только старшие. Старые лейтенанты вступали в разговоры и даже спорили иногда с адмиралом, а мы, молодые мичмана, молчали и слушали. Адмирал ласково обратился ко мне, желая знать, как поживает мой отец, но что мог я отвечать толковаго, когда покинул Корыстино в самом юном возрасте?

Сколько я мог заметить, Дмитрий Николаевич был англоманом, получал "Times", читал постоянно английские газеты. Он высоко ставил английский флот и хвалил английских моряков за то, что они занимаются своим делом, при чем ворчал на русских моряков, которые, выйдя из морского корпуса недоучками, забрасывают по большей части свои учебныя книги и морскою службой совсем не занимаются, зная все, кроме службы. Это суждение, конечно, могли мы признать за верное только до известных пределов. Англичане платили адмиралу, как говорится, той же монетой, и сложно назвать хоть одного иноземного флотоводца, к которому уважение простиралось бы в английском флоте до подобных пределов.

Заботливость Сенявина о матросах доходила до педантизма: ни за что не позволялось, например, потребовать матроса во время отдыха, или посылать на берег шлюпку без особой надобности. Были мелкие суда, на которых совсем не употреблялись леньки – тонкие бичевки, которыми телесно наказывали матросов, и, зная это, адмирал смотрел сквозь пальцы. Никогда власть свою он не употреблял во зло и боялся быть несправедливым.