Тридцать дней

Скайрен Аквей потомок выжившего младенца? Наверное. Скорей всего, иначе откуда дар? Но! Но от магов рождались только маги! Сколько выросло поколений после того, как отец, Регин и Оркан решились связать свою судьбу с женщинами из этого мира? Не десять и не двадцать лет. Сто? Пятьсот? Достаточно для того, чтобы они с уверенностью говорили, что в детях нет дара Созидания. Были уверены в том, что это невозможно. Тогда как? Дети спасенного малыша должны быть магами и не больше. Но Скай — творец… Непонятно. Не получается. Значит, что-то было еще? Что?! А мой брат? Что стало с ним? Вайторис убил Кая?

— О-ох, — простонала я, вспоминая лицо своего неугомонного братца. — Не хочу, нет…

Мотнула головой, отгоняя жуткое видение безжизненных карих глаз. Скай застонал вслед за мной. Я вскинула голову, мгновение смотрела на него и поползла к кровати. Добравшись, сжала свесившуюся с края ладонь своего водника, прижалась у ней щекой и зажмурилась…

— Что случилось?

Мама входит следом за мной в разгромленный кабинет.

— Они ушли, — бесцветно отвечаю я.

— Куда?

— Кажется, убивать Вайториса, — произношу я и порывисто оборачиваюсь к маме.

— Чего? — недоуменно переспрашивает она.

Потрясение от услышанного, от всего, что здесь произошло, наконец, сказывается, и я бросаюсь на шею матери. Мне страшно. Страшно и до безумия жалко тех, кто умер по злой воли того, кто должен хранить жизнь. Проходит немало времени прежде, чем я успокаиваюсь и начинаю рассказывать маме, что сумела узнать из-за своего вечного любопытства. Мама бледнеет, она до боли стискивает мои пальцы, но больше никак не проявляет своего потрясения. Затем вытирает мне слезы и деловито говорит:

— Мужчины сами разберутся, а мы пока наведем здесь порядок. Неси веник, воду и тряпки. Хотя нет, сначала вынесем хлам.

— Мам, — мой голос дрожит. Я не понимаю маминого спокойствия, но она лишь сводит брови и указывает мне на хлам.

— За дело.

Постепенно раздражение и даже злость на маму заставляют меня перестать думать о том, что сейчас где-то там папа и Регин, возможно, сражаются с огневиком. И Оркан… Успокаиваясь, я не знаю, как относится к нему. Вспоминаю, каким сломленным он казался. Понимаю его боль. Ему пришлось узнать о предательстве лучшего друга. Наверное, Орканису больней всех, но, кажется, он подвел папу и Региниса своим порывом. А еще мне до конца не верится, что Вайторис мог так поступить.

Я вспоминаю его лукавый взгляд, извечную ухмылочку. Он тоже приносил нам с братом игрушки и сладости, когда приходил в гости. Играл. Со мной реже, чаще с братом. Они устраивали скачки, сражались в дурашливых поединках на мечах, иногда боролись, и веселый огневик поддавался. Я маленькая смеялась, глядя на их возню. И вдруг говорят, что он хочет нас убить? Но это же невозможно! Или возможно?

Мне вдруг вспоминается оценивающий взгляд, которым однажды Вайторис смотрела на меня. В нем в тот момент не было ничего от прежнего дяди Вайтора. А еще вспоминается недавнее прошлое, когда меня мотало между деревьями. Ведь и вправду он мог задержать папу разговором. Отец, так или иначе, но всегда следил за тем, чтобы я была в безопасности. Весь Холм и лес за ним — глаза и уши Терраиса. И если рядом со мной становилось жарко, он всегда появлялся. Да, к Тьме! Последние несколько лет папа только и делает, что наблюдает за мной. Водник и воздушник грызутся, землевик следит за ними, а огневик плетет свои сети.

И вновь мне становится страшно. Если это всё так, если добрый дядя Вайтор вовсе не добрый, то Регинис может уже не вернуться ко мне! Или папа… Я порывисто оборачиваюсь к маме и замечаю, что она совсем не спокойна. Думая, что я поглощена своими мыслями, она останавливается и бездумно смотрит в пространство перед собой. Мама кусает губы — это верный признак тревоги. Она тоже переживает. Подхожу к ней со спины, обнимаю, укладываю голову на плечо. Мама вздрагивает, словно вырывается из глубокой задумчивости. Она целует меня и велит:

— Продолжай.

Мы выносим с ней весь хлам. Выметаем мусор, отмываем кабинет. Мама не может использовать магию, а мне папа запретил использовать дар там, где можно поработать руками.

— Это кощунство — тратить силу стихии там, где достаточно провести один раз тряпкой. Наша сила — это великий дар, а не облегчение мелких нужд.

Я привыкла к этому правилу и уже давно не спорю, приняв папино учение за истину. Поэтому уборка занимает уйму времени. Мама решает прибраться и в других комнатах, и когда мы заканчиваем, на улице уже начинает темнеть.

— Принеси зелени, — велит мне мама, когда перебирается на кухню.

— Хорошо, — киваю я и спешу на огородик.

Мама обожает все свои посадки. Она холит их, лелеет. Как любой землевик, моя родительница относится бережно к любым дарам земли. Она даже просит прощение у цветов, когда срезает их. Правда, делает это крайне редко, мама любит смотреть из окна на сотворенную ее руками красоту. И тем она дороже моей матери, что всё взращено без единой капли магии. Это плоды ее трудов.