Тридцать три удовольствия

Эх, Николка, Николка. Взял бы и впрямь ее в Мексику с собой в охапку, а заартачилась бы, так силой — жена! Нет, пожалел, оставил дома. А лечение-то вон как обернулось.

И все-таки, не укладывалось в голове, как Игорь, который всегда был преданным и любящим мужем…

Назавтра, после тенниса, купания, завтрака и прогулки на базар, мы с Тамарой вновь лежали на пляже и загорали. Какое-то время я еще мог выдержать, но потом не утерпел, поднялся и сказал:

— Я скоро приду.

— Не нужно, Федор, не ходите, — сказала Тамара. — Оставьте их в покое.

— Я и сам понимаю, что не нужно, но ничего не могу с собой поделать, меня так и подмывает.

— Вы что, неравнодушны к этой женщине?

— Почему вы так решили?

— Чувствую.

Ничего себе! Я снова лег с нею рядом и стал вспоминать все наши разговоры, где бы я мог хоть как-то намекнуть на мое неравнодушие к Птичке.

Я всегда был сама деликатность, и если Тамара что-то «почувствовала», то следовало бы молчать в тряпочку. Я вскочил и бросился в воду. Заплыл очень далеко. Некоторое время лежал на спине и смотрел в высокое небо, внушая себе: «Туда! Туда! Туда!» Потом я дико зарычал и поплыв к берегу, нарочно забирая вправо и вправо, чтобы вылезть на пляж там, где мы видели их вчера.

О, мне хотелось прочесть ужас на их лицах!

Я плыл стремительно и злорадно. Мне казалось, что я вот-вот превращусь в катрана и поплыву еще быстрее. Но вдруг сильная боль скрутила мне ногу, я вскрикнул и чуть не захлебнулся полным глотком соленой морской воды. Мышцу на ноге свело так круто, что я, как ни силился, как ни исхищрялся, не мог заставить мышцу расслабиться, барахтался в спазмах боли, неудержимо обессилевая. Душа моя рвалась от тоски, не желая покидать обжитое тело, но я отчетливо помню, как кто-то сидящий во мне, хихикнул: «Что же вы, Федор Иваныч, капута своего испужались? Да разве не вы, дружочек, пистолетиком баловались, дырку в себе хотели нарисовать пулей? Значит, когда приятель ваш женился на девочке, вам жить не хотелось, а как только та девочка с другим вашим дружком спуталась, вам жизнь стала мила, так? Интересное кино!» Я еще раз дернулся и освободился от судороги в ноге. Аккуратно выплыл на поверхность моря и медленно поплыл к берегу. Моя решимость увидеть ужас на их лицах утонула вместо меня. Теперь уже мне не было дела до их ужаса, но все же я хотел получить какие-то объяснения от Игоря Петровича. В конце концов не чья-нибудь, а моя подпись стояла на брачном документе в графе свидетель со стороны жениха. И как свидетель я имел право искать объяснений, почему мое свидетельство оказалось ложным.

Еще в воде, я увидел на пляже эту преступную парочку. Птичка сидела на широком расстеленном полотенце и ела персик, а Мухин стоял подле и разглядывал морскую даль. Когда я вылез из воды, она попросила его о чем-то, он нагнулся к своим джинсам, вытащил из них, должно быть, деньги, и зашагал прочь. Очень хорошо, будем препарировать их по одному. Чуть прихрамывая, но спокойной и уверенной походкой я двинулся к Ларисе Николаевне Чайкиной, которая, в отличие от Маши Мухиной, не захотела менять свою девичью фамилию на фамилию мужа. Доев один персик, она извлекла из полиэтиленового пакета другой и надкусила. Не знаю, как первый, должно быть, он был сладкий, но вот второй наверняка был горше анальгина, потому что в эту минуту Лариса Николаевна Чайкина увидела Федора Ивановича Мамонина. Она встала с весьма изумленным и великолепно испуганным видом. Тело ее, одетое в две какие-то веревочки вместо купальника, было прекрасным до бесстыдства. Судя по тому, что Лариса уже очень хорошо загорела, они отдыхали здесь не первый и не второй день. Фразы, разящие наповал, роились в моем мозгу, оставалось лишь сделать последние два-три шага до того расстояния, с которого можно было ими палить. И вот я замер на этом расстоянии и, видя, что она мучительно ждет моих первых слов, стал выдерживать паузу. Неожиданно она улыбнулась и, протягивая мне надкушенный персик, произнесла:

— Хочешь персик?

Я взял у нее персик и откусил от него. Он не был горше анальгина. Наоборот, очень сладкий и сочный. Я сделал еще два шага, прислонился бедром к ее боку и медленно провел ладонью по ее волосам, погладил ухо и щеку.

— Как вы здесь оказались? — произнес я наименее убийственную фразу из всех, что можно было вообразить. Сам не знаю, откуда она вылезла. В моем арсенале таких не было.

— Мы здесь уже две недели, — сказала она, — снимаем в поселке квартиру. А ты-то как здесь оказался? Ты же должен был отдыхать в Гагре.

— Я человек свободный и никому ничего не должен. Сейчас ты соберешь свои вещи и поедешь со мной, в Москву.

— Вот еще! Я никуда не хочу уезжать отсюда. И на каком основании ты, Мамочка, приказываешь мне?

— На том основании, что ты как-то обмолвилась, что любишь меня. Таких слов на ветер не бросают. И потому я требую, чтобы ты оставила Мухина и ехала со мной. Если не хочешь в Москву, поедем в Гагру.