Тридцать три удовольствия

Выписавшись из больницы, я на время оставил моих святош и возобновил дружбу с Андрюшей Тихоновым и его женой Настей, дочерью покойного генерала Грохотова. Весь сентябрь я прожил у них на даче, где мы когда-то встречали 1991 год и где в качестве новогоднего подарка мне достался Ротик. Кстати, она уже год как была замужем за итальянцем и жила во Флоренции. Что же, итальянцы любят ревнивых дур. Сук, соединявший две сосны, на котором повесился генерал, был спилен, и сосны как-то сильно отпрянули друг от друга, наклонились на две стороны, потеряв связующую скрепу. В этом был некий символ, я только не мог понять — какой. В архиве генерала обнаружилось несметное количество всевозможной интересной литературы, а главное — целые подшивки «Правды», начиная с 1939 года, аккуратно переплетенные, газетка к газетке, ни единого пятнышка. Днем я помогал хозяевам дачи в каких-нибудь приятных дачных работах, во второй половине дня мы ходили купаться и загорать на пруд, а вечером с наслаждением устраивали чтения «Правды», надо сказать, в те времена весьма обстоятельной газеты, на высоком профессиональном уровне. Нам нравилась наша ностальгия по советской эпохе.

В октябре начались дожди, я вернулся в Москву и по совету Насти и Андрюши купил себе щенка колли. Причем, у кого! У незабвенного господина Гессен-Дармштадского — Александра Георгиевича Кардашова, критика и литературоведа, члена Союза писателей. С ним меня свел Игорь Мухин. Оказалось, что Александр Георгиевич родился и вырос на одной из улиц вблизи храма Иоанна Богослова, и как-то раз, наведавшись в родные места, он забрел в церковь, увидел там знакомое лицо в образе псаломщика и после службы решил подойти и засвидетельствовать свое почтение. Он подружился с Игорем, а когда его сука ощенилась, Игорь даже приложил некоторые старания для устройства щенков, в частности, один экземпляр был сосватан мне. Щенок мне понравился — крепкий, упитанный, у него уже было имя, которое тоже пришлось мне по вкусу — Фортинбрас Шепард. Я заплатил за него пять тысяч рублей и привез в квартиру на «Баррикадной». Имя Фортинбрас — довольно длинное, и я сначала сократил его и звал щенка Фортом, но потом мне стала больше нравиться фамилия моего пса в переводе на русский язык: Шепард ведь значит — пастух. Я и остановился на простом русском слове — Пастухов. И щенок быстрее всего привык именно к этой кличке. Пастухов оказался веселым и добрым малым, он любил кусать меня за пятки, требуя игры. Гулять я стал выводить его в январе, когда основательно лег снег, произведший на него неизгладимое впечатление — он мог целый час носиться по двору, подцепив на нос горку снега и стараясь не уронить ее на бегу, таков был его излюбленный вид спорта.

Тогда же, в январе, я помирился с Николкой, он лишь в конце года вернулся с раскопок, на которых заработал гораздо больше денег, чем в Мексике, стоило ехать за три моря синицу искать. Я позвал его к себе в гости, познакомил с Пастуховым и узнал о печальной судьбе Ардалиона Ивановича — бедняга допился до такой степени, что перед самым Новым годом угодил в больницу с подозрением на рак печени. За время его пьянства он лишился всего — фирмой «Танте» завладел Миша Обухов, милый, улыбчивый юноша, который не только оставил своего недавнего шефа на бобах, но при случае даже посоветовал Ардалиону Ивановичу застрелиться.

Николка за последние полгода стал еще более мужественным и красивым, лоб его пересекал изящный шрам, начинающийся над бровью и уходящий в чащу волос на голове. Вряд ли кто-нибудь теперь мог бы сказать о Николке: «красивый мальчик». Это был настоящий, закаленный мужчина. О политике мы почти не разговаривали, но однажды я все же намекнул ему, что президент столь же несимпатичен мне, как и ему. На другой день мы отправились в больницу, где лежал Ардалион Иванович. Увидев меня, Тетка не смягчился. Его осунувшееся, испитое лицо налилось ненавистью.

— Уходи, Федор! — сказал он. — Я ценю, что ты пришел, но ты уходи! Ты враг мне на всю мою жизнь, и ничто не изменит моего к тебе отношения.

Спасибо, что не обзывал и не вопил, как в прошлый раз по телефону. В расстроенных чувствах я приехал домой и сердечно пожаловался Пастухову, который с довольно умным видом вздыхал, словно хотел сказать: «Ох, хозяин, какой же ты, ей-Богу! Потерпи, пройдет еще какое-то время, и все само собой как-нибудь уладится». Надо было позвонить Игорю и рассказать ему о том, какая беда свалилась на Ардалиона Ивановича. Я набрал номер телефона Лены, она подошла сама, голос ее был грустный. Оказалось, что у Игоря тяжело заболел старший сын, и Игорь неотступно находится дома у постели больного. Час от часу не легче.