Тридцать три удовольствия

А Закийя… О, я уже чувствовал, что она где-то рядом. В бедном крокодиле было больше ее, нежели в танцовщицах «Саккара Нест», а уж в пламени, которое пускал огнеглотатель, и подавно. И странно — девушки из киевского театра оперетты, которых сам бог Ра посылал, чтобы отвлечь меня и спасти от страшной опасности, с каждой минутой раздражали меня все сильнее. Мне хотелось улизнуть в прибрежные заросли, наловить там маленьких крокодильчиков и сунуть их им за шиворот, как в детстве лягушек.

И я впрямь отправился прогуляться по Нилу, вдруг да затаился где-нибудь случайный крокодилюшонок. Берег был илистый, пахло какими-то отбросами, и, увязнув в черной грязи, не дойдя до воды метров трех, я оставил свою затею, выкурил в одиночестве сигарету и вернулся в ресторан. Там уже окончилась фольклорная программа и начались обычные танцы. Николка танцевал с Ларисой, а Олимпиаду увлек какой-то француз. Как ни странно, здесь я больше чувствовал присутствие Бастшери, чем у вод Нила. Я достал из кармана блокнот и нарисовал крокодила в бабочке, танцующего с куклой Барби. Сходство с Николкой и Ларисой получилось изумительное. Когда француз подвел к столику Липеньку, она, увидев рисунок, от души рассмеялась:

— Вот теперь-то я вижу, что вы и впрямь Херлуф Битструп, а то как-то не верилось.

— Отчего же?

— Да все вы какой-то скучный. Смотрите, — обратилась она к подсаживающимся Николке и Ларисе, — до чего же точно схвачено!

Рисунок всем понравился, и Лариса выпросила его себе на память о чудесном вечере. Потом Николка снова танцевал с Ларисой, а я вынужден был пригласить Олимпиаду и, танцуя, заметил ей, что под Москвой есть поселок Липы, я там был, но ни одной девушки по имени Липа не встретил.

— Вот потому мне и не нравится мое имя, — поморщилась девушка. — Липа — фу! Ведь Липа это по-русски еще и обман, фальшивка.

— Зато когда липы вступают в пору своего цветения, как вы сейчас, — какой запах! — сказал я настолько вдохновенно, что она улыбнулась и чуть крепче прижалась ко мне в знак благодарности. Но все же я видел, что Николка ей нравится, а я — нет, и это освобождало меня от необходимости особливо ухаживать.

В «Индиану» мы вернулись не поздно. Проводили девушек до их номера, они извинились, что не могут пригласить нас на чашку кофе, поскольку очень устали. На том и закончился вечер.

— Эх, — досадовал Николка, — все-таки жаль, что они нас не пригласили. Классные девчонки, согласись!

— Хорошие. А не боишься угоститься крепкими хохляцкими кулаками?

— Да ну, брось ты. У них же вся группа театральная.

— Думаешь, у хлопцев кулаки опереточные?

— Во всяком случае бутафорские. И вообще, среди актеров мало мужчин.

— А если там есть такие же артисты, как мы — писатели?

— Неужели мы не дадим отпор?

— Дадим, — вздохнул я, вовсе не желая давать отпор ради каких-то там певичек, или кто там они.

Зайдя в девятьсот восьмой, мы застали спящего Мухина и полусонного Ардалиона. У Мухина сегодня вечером была настоящая работа, как в больнице — у Героя Советского Союза, летчика Шолома, ухудшилась сердечная деятельность, а какому-то детскому писателю Мухин даже массаж делал. Ардалион Иванович сидел в компании с бутылкой коньяка и смотрел по телевизору пропагандисткую передачу против Саддама Хусейна. На экране наши Т-тридцатьчетверки под иракскими флагами попирали гусеницами многострадальную землю Кувейта и пожилая женщина-мать в белых развевающихся одеждах пела гневно и решительно, как видно, призывая весь арабский мир наказать безбожного Саддама.

— Ну как дела? Какие новости? — спросили мы.

— А, — махнул рукой Ардалион Иванович. — Ложитесь спать, ребята. Отдохнули? Развлеклись? Вот и хорошо. Завтра, может статься, будет нелегкий день. Идите, спокойной ночи. Отоспитесь.

Мы вняли его рекомендации, отправились в свой девятьсот седьмой номер, легли спать, и, сколько я ни опасался, что и этой ночью не усну, однако…

Удовольствие шестое В СЕТЯХ И ДРАГОЦЕННОСТЯХ

The curtain of night is about to rise[25].

Из текста представления

«Звук и свет» на плато Гиза.

Люблю просыпаться свежим, когда ничто тебе не мерещилось ночью, не вскакивал, не терзался никакими чувствами, когда мигом встаешь на ноги, а в лицо светит солнце. Глаза сразу становятся ясными и умными, они видят самое нужное и хотят одного — помогать тебе работать, ходить, ехать, жить, наблюдать. Твои мысли чисты, тебе не жаль тогда ничего потерянного в прошлом, не стыдишься досадных пустот и промахов, потому что есть надежда все исправить, все сделать так, как нужно.