Тридцать три удовольствия

Мой Каир еще только пробуждался, я вышел на балкон и долго стоял, вдыхая запах утреннего города, нежный, как аромат просыпающейся девушки. Друг Николка спал с милым выражением своей усатой, но все равно детской физиономии, не догадываясь, что карикатурист Федор Мамонин менее всего сейчас склонен к юмору и свойственному его натуре сарказму. С веселыми мыслями, что все, ради чего мы приехали в Египет, было лишь игрой, я основательно понежился в ванне. Игрой моего воображения была волшебная танцовщица Закийя, игрой Ардалиона была таинственная Бастшери, игрой Бастшери были мертвые швед, поляк и австриец. Их бренные тела ушли из мира игры в мир игры природных составляющих, а души — в мир вечной игры; светлой или скорбной — ведомо только Судье.

Пламенно светилось солнце Каира, когда я вышел после омовения — судя по всему, этот день обещал быть еще жарче. Чудесной неожиданностью явился утренний визит двух наших вчерашних опереточниц — они пришли сообщить, что едут смотреть на пирамиды, и спросить, как мы себя чувствуем. Когда Николка увидел девушек, он прямо засветился, а едва они ушли, он впрямую сообщил мне, что уже влюбился в Ларису.

— Их и нас, однако, многое разъединяет, и не только несовпадение в маршрутах, — поспешил я его огорчить. — Приподымешь ты в конце-концов свое туловище с кровати или нет? Вдруг влюбился — скажите, какая невидаль! И куда, интересно, девалась твоя влюбленность в коптских уборщиц, ответь мне, будь любезен?

Словно по заказу, раздался стук в дверь, и женский голос на ломаном английском поинтересовался, можно ли войти и убрать номер. Молнией вскочив с кровати, Николка устремился в ванную, а я впустил горничных. Небесной кротости созданья, не решаясь взглянуть на человека в махровом халате, коим являлся я, деловито принялись за уборку. Окинешь взглядом всю свою жизнь и не упомнишь в ней более целомудренных горничных. Бегло расспросив у них, нет ли больше каких-либо неприятных случаев в гостинице — трупов или еще чего-нибудь существенного, я узнал, что ничего такого не произошло. Целый день и целых две ночи гостиница отдыхала от непредвиденных ужасов — уму непостижимо! Круг наших общих интересов, казалось, исчерпался, и в отличие от Николки я не жаждал общения с любым двигающимся предметом женского рода, но тут одна из них выключила пылесос и, все так же не глядя на меня, вымолвила:

— If to say, it seems to me and I know it good-good, yes, something wrong, something not good walks around and around here. You better go away from this hotel, that’s what I say, mister[26].

И, снова включив пылесос, она продолжала уборку.

Я пытался расспросить ее, что именно она имеет в виду, но ничего более не смог добиться, кроме:

— I don’t know, but I say[27].

За завтраком Ардалион Иванович вполголоса поведал нам следующее. Вчера ему удалось выяснить, где живет Закийя — на улице Шампольона в районе Эль Тауфикийя. Это было в центре, удобно. Он побывал там, расспрашивал соседей. Некоторые из них видели танцовщицу вчера утром, а значит, господин Хасан дал ложную информацию, когда говорил, что ее увезли в Александрию тотчас после ночного выступления. То ли он сам не знал, то ли…

— Очень он мне подозрителен, этот господин человек и теплоход, — сказал Ардалион, энергично жуя египетский голубец, обернутый в виноградные листья.

— Почему теплоход и человек? — спросил врач Мухин.

— Потому что Хасан в уменьшительной форме — Сунсун. Не будем отказывать себе в удовольствии посетить вместе со всеми Национальный музей, но после экскурсии сразу приступаем к делу. Надо как следует их потормошить. Я был вчера в центральном полицейском управлении, показал им свои интерполовские документы и получил кое-какие полномочия. Как только мы нападем на след, а мы уже идем по следу, мы можем задействовать египетскую полицию. Эти мертвецы — швед, австрияк и прочая туристня — им уже поперек горла встали.

— Откуда у тебя интерполовские? — спросил Игорь.

— Не надо задавать глупых вопросов, — ответил я вместо Тетки.

Каирский национальный музей поражает своей огромной экспозицией, но еще больше тем, что подавляющее большинство экспонатов составляют предметы, извлеченные из единственного неразграбленного захоронения — гробницы Тутанхамона. Если бы мы нашли клад Рамсеса Второго, каирцам пришлось бы отстраивать еще один такой музей.