Тридцать три удовольствия

На другой день мы приехали в Киев. Было хмуро, холодно, капал противный мелкий дождичек. На мой вопрос, какую улицу нам нужно отыскать, Николка ответил:

— Киото, дом пять.

— Какое еще Киото?

— Она мне такой свой адрес оставила.

В душу мою закралось подозрение.

— Послушай, а может, все твои телеграммы, что ты отправлял, в Японию ушли?

— Что ты хочешь сказать?

— А то, что она вполне могла назвать тебе любую другую улицу — Лондонскую, Юных Марсиан, Франкфурт-на-Майнскую, Советско-Кубинскую, Саудо-Аравийскую.

— Я тоже имел такую шальную мыслишку, но потом вспомнил, что Киев и Киото, кажется, города-побратимы.

Неподалеку от вокзала в киоске Союзпечати мы купили карту Киева. Там же можно было купить значок в виде желто-голубого знамени. Проштудировав основательно карту, мы наконец нашли улицу Киото на самой окраине города, за Днепром, в районе, называвшемся Лесной Массив. Теперь нужно было придумать, как заставить Птичку мигом забыть обиду и вернуться в Москву к Николке. Я предлагал нападение в масках, но Николкино предложение было хотя и проще, но надежнее:

— Как ты думаешь, подействует на нее, если я приеду с цветами и шампанским к ее отцу просить руки его дочери?

— А матери у нее уже нет?

— Умерла четыре года назад от инсульта.

— Ну что ж, патриархальность трогательна, и такой поступок может смягчить ее сердце.

Когда мы приехали, вся наша затея с прошением руки дочери рассыпалась. Дверь нам открыл не просто пьяный человек, а давно, много лет пьяный. Лицо у него было злое, под глазами синие мешки. Увидев нас, он заорал:

— Кого вам нужно?

— Лариса Чайкина здесь живет? — растерянно пролепетал Николка.

Добрых полминуты пьяное лицо мучительно что-то соображало, затем, не проронив ни слова, человек захлопнул с громким стуком дверь.

— Эх, я и забыл, что она мне рассказывала, как ее отец пьет, — покачал головой Николка.

— Н-да, — ответил я, — сие существо, кажется, не помнит, что такое есть оно само, не говоря уж о…

Я не успел договорить, потому что дверь вновь распахнулась, из нее выскочила Птичка и самым неожиданным образом кинулась на шею своему жениху. Было ясно, что для примирения ей вполне хватало визита Николки в Киев с повинной. Так что мое присутствие было излишним с самого начала. И меня это задело. Я решил придраться к чему-нибудь:

— А что это за невежливый человек открыл нам дверь? Я не люблю, когда со мной не здороваются в ответ на мои приветствия.

— Оставь, Мамочка, его в покое, это мой отец, — поморщилась Лариса. — Пойдемте в мою комнату.

Комната у Ларисы была очень маленькая — настоящая клетка для Птички. В ней стоял диван, журнальный столик, тумба с телевизором, небольшой книжный шкаф, чуть больше, чем наполовину заполненный книгами, торшер, сервант с посудой, два стула и кресло. Свободного пространства все сие названное почти не оставляло. Едва мы успели рассесться вокруг журнального столика и откупорить шампанское, как дверь бесцеремонно распахнулась, и возникший в комнате родитель наконец издал человеко-подобные звуки:

— Между прочим, я слышал, как ты сказала, что я уже почти покойник. Я не покойник! Это вы все покойники, а моя жизнь еще только начинается. Может быть, мы еще с кем-то из вас захотим драться на дуэли. Я к вашим услугам.

— Как называется это Божье творение? — спросил я Птичку.

— Николай Ферапонтович.

— Дорогой Николай Ферапонтович, просим вас к нашему столу. Не желаете ли выпить шампанского?

— Ну что ж, налейте, если вам так хочется, посмотрим, что из этого получится. Кстати, если вы думаете, что вы такие хорошие, что вам что-нибудь принадлежит в моем доме, то ошибаетесь. Дайте-ка мне сюда всю бутылку.

Я едва успел налить ему полстакана шампанского и поставить бутылку на стол, как он тут же схватил ее и понес в свою комнату. Радость встречи с Ларисой повисла в воздухе вопросительным знаком.

— Собирайся и немедленно едем, — сказал Николка.

— Разве я нужна тебе?

— А ты разве не знаешь, как нужна мне?

— Нет, не знаю. Ты мне такое сказал тогда, что я решила никогда не возвращаться к тебе.

— Лариса, любимая, прости меня ради Бога.

Я готов был провалиться от того, что присутствую при подобном объяснении. Я встал и хотел выйти из комнаты, но в эту минуту дверь снова распахнулась и на пороге возникло лицо Ларисиного родителя, еще более злое.

— Негодяи! — произнесло это перекошенное злобой лицо.

— Ну, естественно, — сказал я, — кто же мы еще, как не негодяи. Вам что, не понравилось шампанское? Или оказалось мало?

— Лариса, — продолжал родитель, — не забывай, что ты замужем. Где твой муж Виктор? Он любит тебя. Он — сын мой.

— Должно быть, Виктор ждет вас в винном отделе, — сказал я.

— А это кто такие? Кадрить тебя приехали? Клопы постельные? — гундося, протянул пьяный дурак.

— Послушайте вы, Николай Фортепьяныч, — рявкнул я, вовсе не желая награждать его таковым прозвищем, оно вырвалось как-то само собой, — какое вы имеете право оскорблять нас? А ну-ка потрудитесь выйти вон из этой комнаты!

— Ах выйти вон?! Щенки обдристанные! На-ка вот!