Тридцать восемь сантиметров

– Да, там, на двадцать третьей странице. – я показал бумаги. Пепе убрал пустой бокал и презрительно метнул на стол полный, перелив пены через край. Мне его было немного жаль, этого скрягу. Потому что сам Бордельеро не понимал, что кружевное исподнее монархии уже истлело, а из прорех, не прикрытых ханжеским ситцем демократии, торчат наши волосатые социалистические зады: мой, Мобы и Рубинштейна. Он был слеп, и завернут в потрепанный Юнион. А нам было уютно чувствовать себя в ветхом шелке. Вся его вера исчислялась в десятке за бутылку контрабандного алкоголя. Но вера эта была неколебима.

– Интересно, – пробурчал Рубинштейн и углубился в отчет.

– Еще интереснее, – вставил Моба, – ты сейчас упадешь, Макс. Мы говорили с Соммерсом, ты знаешь что произошло вчера ночью?

– Нет.

– Два жмура, Макс! – торжественно доложил он, – Один, тот самый коржик, что вез мартышек, второй – некто мистер Больсо.

– Не знаю такого.

– Да ты что?! Мистер Больсо, это головняк всего управления. На нем висело четверть всего трафика. Теперь на его похороны надо будет заказать венок от нас. Ты не в курсе, где это можно сделать подешевле? Кстати, чтобы его закопать, придется поискать круглый гроб. В обычный он теперь не влезет.

Со слов Мастодонта оказалось, что в того бедолагу залили пару ведер монтажной пены. Труп дилера раздуло настолько, что он увеличился в объеме минимум в два раза.

– Страшное зрелище, просекаешь? Не каждый раз такое увидишь! Еще бы чуть чуть и пуффф! – пальцы Толстяка дрожали в воздухе. Он изображал взрыв.

– Пуффф! – повторил он. – От него осталось бы только ухо и пара ложек жижки. Фереворк как на день рождения Королевы, прикинь? Он бы сильно сэкономил на похоронах, этот хитрец! Ведь ухо похоронить намного легче, просекаешь?

Я кивнул. Хоронить бедолагу в круглом гробу это целое дело. Расправившись с ведром тушеных бобов, Желудок, отставил тлеющую тарелку и оплавленные остатки ложки, а потом громко рыгнул. В воздухе заметались частицы халапеньо, заставляя кислород вспыхивать. Веселые студенты зааплодировали, кто-то выпил за наше здоровье. Кто-то очень радостный.

– После хавки, меня всегда мучает жажда, Макс. Такой уж я человек, – скромно заявил старший инспектор, довольный произведенным эффектом. И попытался повторить опыт, но на второй заход ему было необходимо топливо, поэтому он потребовал мескаль.

– Что там на завтра, чувак? – поинтересовалось его величество, после пары глотков. – Я собираюсь в бассейн после обеда.

– Левенс молчит и будет молчать дальше. По их данным все чисто. Стерильный материал, господин инспектор, – я передразнил произношение доктора, – Все, что мы имеем, это следы дури в крови дохлых мартышек. Дурь, которая взялась ниоткуда. Теперь еще и двух жмуров. Тупик, Моба. – эту новость он встретил спокойно и вновь промыл внутренности спиртным. Он был надут им и из его ушей четко видимые в вечернем воздухе били фонтаны испарений. Бобы, покоящиеся в желудке вступили в сложные реакции, вызывая леденящие урчания и всхлипы. Одним своим мамоном, заправленным рубиловом, старший инспектор был способен озвучивать семнадцать фильмов ужасов за сеанс. Он бы делал на этом большие деньги, если бы захотел.

– Отлично, тогда на завтра у тебя миссис Бредстоун и ее Пуфи, – достойный мистер Мобалеку жизнерадостно засмеялся. – Они уже неделю скитаются по управлению. Мы последняя инстанция, дальше некуда, просекаешь? Бабулю тормознули за прививки песику. А Мозес пока придумает какой-нибудь планчик, иначе госпожа директор сотрет нас в порошок. Мы этих обезьян еще раскрутим, выковыряем твоего доктора из его амбулатории, как устрицу… Правильно, Моз?

Старая развалина хмыкнул. Мы брели в серости заходящего солнца, оставив скучающего Пепе за стойкой. Мастодонт махнул ему рукой, а я, закрывая дверь, почувствовал спиной неприличный жест владельца тошниловки.

«Ср. ный русский».

Но мне было плевать, и я даже не обернулся. Зачем? Всех нас, в конце концов похоронят рано или поздно, только Пепе завернут в его пыльный Юнион, а меня может быть и не завернут вовсе.

Дождь уже прошел, и город суетится, отходя ко сну в свете редких желтых фонарей, вокруг которых сновали мошки. Рубинштейн задумчиво гладил усы и молчал. А толстяк был благодушен, и зачем-то взвесился на весах сидящей у бара на раскладном стульчике старухи.

– Два фунта, – нагло заявил ссохшийся нафталин, сверля нас блеклыми глазами. Толстый вгляделся в плохо видимую стрелку весов, давно покинувшую шкалу и бешено мчащуюся в бесконечность и поцокал языком, наблюдая ее полет. А потом вздохнул. Для него счастье было в появлении цифр. И оно казалось далеким.

Агата Бредстоун – родственница Сатаны

Все следующие дни два существа, исторгнутые адом, отравляли мне жизнь. Миссис Бредстоун, была родственницей сатаны в каком-то колене. И медленно, но верно поедала мозг, появляясь на горизонте утром и откланиваясь к вечеру. Арестованный карантинной службой Пуфи стоил хозяйки, уплетая запасы корма, которые я покупал в соседнем супермаркете. Гадила эта холера как из пулемета.