Тридцатая любовь Марины

– А я знаю! Знаю, что люблю! Любил, люблю и буду любить свой народ! Потому что другого народа мне не дано! И Родины другой не дано! Потому что родился здесь, рос, по траве по этой босиком бегал, голодал, мерз, радовался, терял, находил, – все здесь! И человеком стал здесь, и людей понимать научился. Понимать и любить. А вот они! – его палец метнулся в сторону картины. – Они не научились! Хоть и не такими уж дураками уродились! Ни любить, ни понимать! И были чужаками, за что и выперли их из страны к чертовой матери! Ты вот говоришь – правда, правдивая! В том-то и дело, что правда у каждого своя! Они не нашу писали, а свою, свою, западную! А у нас-то она совсем другая! Наша! Понимаешь?

Он сильнее приблизился, оперевшись руками о тахту:

– Понимаешь?

Марина инстинктивно подалась назад от этого яростного напора искренности и здоровья, но прохладная стена не пустила.

Его глаза были совсем близко.

Из них исходила какая-то испепеляющая горячая энергия, от которой, нет, не делалось жутко, наоборот, – Марину охватило чувство понимания, теплоты и участия, она вдруг прониклась симпатией к этому угловатому человеку, стремящемуся во что бы то ни стало поделиться собой, переубедить ее.

Она улыбнулась:

– Я понимаю… но…

– Что – но?

– Но… а может ты ошибаешься?

Он отрицательно покачал головой:

– Я сейчас не от себя говорю. Я могу ошибаться, конечно. А народ ошибаться не может. Триста миллионов ошибаться не могут. А я с тобой от имени народа говорю.

– Но ведь… а как же – тюрьмы, лагеря?

– А что ты хочешь? Весь мир против нас. И внутри и снаружи мерзавцев хватает, которые по-новому жить не хотят.

Он убеждающе раскрыл перед ней свои широкие ладони:

– Ты знаешь, что такого эксперимента в истории еще не было? Не было! Мы первые по этому пути идем, многое не получается. А почему? Да потому что мешают, понимаешь? Старый мир мешает, как может! И сейчас вон особенно – Рейган совсем озверел, прямо к войне готовится. Хотя могу тебе откровенно сказать – никогда они войну не начнут, никогда. Потому что трусы они, боятся нас. И обречены они, это точно. Истерия вся от слабости. А мы – как стена. Нас ничем не остановить, кроме силы. А силу они боятся применить, потому что у всех виллы, кондишены, машины, жратва изысканная, куча развлечений. А у нас-то этого нет ничего. Пока. Потом, когда их не будет, на гонку вооружения тратиться не придется – все будет. Но пока нет. И терять нам, стало быть, нечего. Ясно? Поэтому, если мы. схлестнемся с ними, они проиграют, это точно. А главное, ты пойми, мы – это будущее. Мы – это… как тебе сказать… слов не хватает… вобщем… я вот нутром чувствую, что правда на нашей стороне! Как пить дать!

Он замолчал, вытер со лба пот тыльной стороной ладони.

Голубой свет искрился в его редких мягких волосах, скользил по упрямым скулам, затекал в складки рубашки.

Привалившись к стене, Марина молчала.

В ней происходило что-то важное, она чувствовала это всем существом.

Сумрачная, призрачно освещенная комната казалась нереальной за его широкими плечами. Там, в полутемной мешанине вещей голубоватыми тенями застыло прошлое – разговоры, пьянки, поцелуи, переплетенные тела, ожесточенные споры, вольнодумные мысли, тайные встречи, вера, надежда, любовь и ОН.

Марина напряженно вздохнула:

– Принеси, пожалуйста, спички…

Сергей Николаич встал, пошел на кухню.

Когда они закурили и дым, расслаиваясь, поплыл по комнате, Марина спросила:

– Скажи, а ты веришь в коммунизм?

Прохаживаясь, он серьезно кивнул:

– Верю.

– Серьезно?

– Абсолютно.

– Когда же он наступит?

– Когда не будет капиталистического окружения.

– Но ведь пока-то оно существует…

– Разве что пока.

– Ну а каким ты коммунизм представляешь?

– Хорошим.

Он снова опустился на край тахты, протянул руку, стряхнул пепел в Шиву:

– Понимаешь, то что у нас сейчас – это, я бы сказал, только начальная фаза социализма. Мы только-только стали советскими. Не русскими, а советскими. Конечно, нам трудно очень – у буржуев таких войн и всяких разных перетрясок не было. У них механизм веками отлаживался. А наш лишь недавно построен. Да и построен как – на ходу, в голод, в разруху. Войны все время. Но сейчас мы уже сила. Они нас боятся. Чувствуют, как собака волка. Потому и брешут. Мы – новые люди, понимаешь? Новые. И земля должна нам принадлежать – молодым. А главное – нас уже много, почти полмира. Мы, как семья одна. У нас первое в истории общество, где все равны. Все бесплатно – детсад, школа, институт. Больницы, опять же. У них работать надо до пота, а у нас – по мере сил. Только на работу не опаздывай, а там – работай не торопясь, как можешь. Вот и все. Квартиры, опять же, даром. Все для человека. Продуктов не хватает – это временно, из-за дураков разных. Но дураки не помеха, помеха – это такие вот, как этот Рубин…

– Рабин, – поправила Марина, затягиваясь.