Тридцатилетняя война

Они крупно ошибались. Вера короля была искренней, как и его желание помочь униженным протестантам. Густав Адольф не был ни солдафоном, ни фанатиком. «Он смелый государь, — рассуждал сэр Томас Роу, — но достаточно умен, чтобы беречь себя и исполнить свое предназначение служить народу»[751]. «Он остановился на берегу Рубикона, — говорил английский дипломат, — но не перейдет его, пока друг не построит мост»[752]. Ришелье вряд ли думал, что строит мост для короля Швеции. Скорее наоборот: Густав Адольф должен был построить мост для французов. Однако кардинал и его агенты перехитрили самих себя. Король Швеции подписывал договор в Бервальде с открытой душой. С помощью французской валюты он очень скоро добьется независимости от замыслов Ришелье. Использование другого человека в своих целях не обязательно игра в одни ворота.

3

К Бервальдскому договору мог присоединиться любой германский правитель, желавший покончить с гнетом императора. Он приглашал всех протестантов подняться с оружием в руках против Фердинанда. Такая возможность была у них и одиннадцать лет назад, во время Чешского восстания. Они упустили этот шанс. В 1630 году они снова могли попытать счастья. Как и в 1619 году, Иоганн Георг Саксонский отстаивал незыблемость конституции против тех, кто хотел ее выбросить на помойку. Прежде он балансировал между Фердинандом и Фридрихом, теперь метался между Фердинандом и Густавом Адольфом. В 1619 году курфюрст должен был выбирать между протестантами и католиками, одни из них открыто, другие — исподтишка подрывали германскую конституцию. В 1630 году фактически уже не существовало конституции, которую надо было бы защищать, потеряла свою актуальность и проблема выбора между католичеством и протестантизмом. Вследствие агрессивности Габсбургов папство стало симпатизировать, а католическая Франция вступила в альянс с протестантами, и в Европе уже не было четкой религиозной сегментации. Политические интересы выхолостили из конфликта духовные.

Государственный деятель всегда упрощает сложную политическую ситуацию, стремясь найти наилегчайший выход из нее. И для Густава Адольфа с Фердинандом, и для многих других участников конфликта проблемы в 1630 году были в основном те же, что и в 1619-м. По их понятиям, в нем по-прежнему доминировала религия. Для Иоганна Георга возникли совершенно новые обстоятельства. На одной стороне он видел Фердинанда с его антиконституционными поползновениями, на другой — Густава Адольфа, представлявшего иностранную угрозу, а между ними — позабытые всеми интересы Германии и как империи, и как нации.

Иоганну Георгу делать выбор между Фердинандом и Густавом Адольфом было легче, чем между Фридрихом и Фердинандом. Фридрих был по крайней мере немцем. Густав Адольф же был иностранцем, интервентом, осквернителем родной земли, а в политическом отношении — Священной Римской империи германской нации. Нетрудно догадаться, какое решение мог принять Иоганн Георг. Но одно дело — принимать решения, и совсем другое — действовать.

Для лучшего понимания того, что происходило в Германии в последующие два года, надо учитывать одно исключительно важное обстоятельство. Истинным противником Густава Адольфа, что бы он ни провозглашал публично, был не Фердинанд, а Иоганн Георг Саксонский. Фердинанд был самым простым, искренним и даже деликатным из всех возможных оппонентов; он проводил свою политику честно и откровенно, безо всякого притворства; его религиозные и династические интересы ни для кого не были секретом, в том числе и для шведского короля. Он ничего и ни от кого не скрывал. Но император отстаивал дело, потерявшее после дезертирства папы свою актуальность. Фердинанд превратился лишь в географическую мишень для нападения шведского короля. Густав Адольф же хотел ни много ни мало, как увеличить физическое пространство Швеции и прибрать к рукам Балтийское побережье. Его действительными врагами были не католики, а все те, кто добивался единства Германии. А самым главным поборником единой Германии был Иоганн Георг.

Конфликтная ситуация складывалась из трех компонентов. Во-первых, не прекращалась вражда между католиками и протестантами, вылившаяся в открытое противостояние между Фердинандом и Густавом Адольфом и, несмотря на всю ее сюрреалистичность, казавшаяся среднему европейцу главной и единственной мотивацией войны. Во-вторых, разгоралось политическое соперничество между Габсбургами и Бурбонами, ставшее доминирующим в официальной политике Парижа, Мадрида и Вены. И наконец, обыкновенное неприятие немцами шведского вторжения.