Тридцатилетняя война

Тем временем чума, гулявшая по границе Саксонии, постепенно выкашивала армии и Арнима и Валленштейна. Имперские войска, истосковавшиеся по грабежам, роптали на вынужденное бездействие[988]. Желая успокоить их[989], Валленштейн наконец отдал приказ о выступлении армии Холька, но не на помощь Максимилиану, а против Саксонии, намереваясь демонстрацией силы побудить Арнима, Иоганна Георга и Бернхарда Саксен-Веймарского к тому, чтобы уважительно отнестись к его мирным предложениям. Однако чума, эта страшная спутница войны, порушила его планы. Хольк дошел до Лейпцига, теряя людей из-за эпидемии, узнал, что Бернхард не отвечает даже на письма[990], и развернулся обратно, уходя по землям, уже разоренным и разграбленным собственными войсками. В августе лили дожди, его солдаты, истощенные от голода и болезней, гибли в грязи под колесами повозок и ногами проходящих войск, умирали, не получая никакой помощи, в канавах и сараях[991]. Тиф и бубонная чума нанесли тяжелейший урон армии Холька, и сам он умер, заразившись бубонной чумой.

С подкреплениями к нему спешил полковник Хацфельд. Он нашел старого грубияна в Адорфе, съежившегося в злой и перепуганный комок в карете[992]. Полковник распорядился отыскать лютеранского священника, обещая дать ему пятьсот талеров за отпущение грехов. В обезлюдевшей стране, конечно же, никого не нашли. Хольк отверг Бога и, отверженный Богом, умер[993].

В сентябре Валленштейн снова призвал к перемирию, и снова переговоры не дали никакого результата. Протестанты не верили в то, что генерала поддерживают в Вене[994]. Они были правы: к сентябрю назрел разрыв между ним и имперским правительством. Герцог Фериа с передовым отрядом испанской армии уже ждал в Инсбруке команду отправиться в направлении Брайзаха и надеялся на помощь Альдрингера. Весь август генерал колебался — посылать Альдрингеpa или нет. Когда испанский посол лично попросил его об этом, Валленштейн набросился на него с руганью[995]. 29 сентября он еще раз написал императору о своем нежелании отправлять Альдрингера в помощь испанцам[996]. Однако ничтожный самодельный полководец из Люксембурга уже обставил его. Семь лет назад Валленштейн обозвал его «чернильным пакостником». Встретившись с герцогом Фериа в Шонгау, «чернильный пакостник» согласился присоединиться к испанцам вне зависимости от желаний Валленштейна[997].

В армии начался разброд, а Валленштейн не видел этого. Пренебрегая своими офицерами, он не понимал, что его сила целиком зависит от их доброй воли.

29 сентября войска герцога Фериа и Альдрингера соединились в Равенсбурге, 3 октября они заняли Констанц, 20-го — Брайзах. Тем временем на востоке Валленштейн пытался восстановить свои позиции, делая очередную глупость. Он внезапно обрушился на Силезию, застав врасплох шведские войска Турна и его беспардонного помощника, большого любителя бренди[998] Дюваля, в Штайнау, и за считанные дни овладел всей провинцией. Но радости было мало. Напротив, в Вене прогневались, узнав, что Валленштейн освободил заклятого бунтовщика Турна. Валленштейн объяснил, что Турн купил свободу, сдав все крепости в Силезии[999]. Хотя его аргумент и был оправдан в военном отношении, освобождение Турна ввиду слухов о симпатиях Валленштейна к богемским мятежникам казалось подозрительным.

Когда Альдрингер уходил к Брайзаху, Бернхард Саксен-Веймарский напал на беззащитную Баварию. Фердинанд и Максимилиан призвали на помощь Валленштейна, но получили циничный ответ: баварцам поможет Альдрингер. Сам же Валленштейн не мог снять ни одного человека с богемских границ[1000]. 14 ноября 1633 года Бернхард вошел в Регенсбург.

Название города сеймов, связующего звена между Баварией и Богемией, было последним словом, произнесенным умиравшим Тилли, и он был теперь потерян благодаря усилиям одного человека — Валленштейна. Он мог снять с себя хотя бы часть ответственности, придя вовремя на помощь. Однако болезненное самомнение не позволило ему сделать это, и Валленштейн узнал о падении города, когда шел его спасать. Генерал просчитался: не спас ни город, ни собственную репутацию. Нежелание оказать своевременную помощь Регенсбургу лишь подтвердило прежние сомнения в его лояльности.