Тридцатилетняя война. Величайшие битвы за господство в средневековой Европе. 1618—1648

Если в истории и можно выделить какой-то один поступок, который решающим образом повлиял на дальнейшие события, то таковым было принятие короны Чехии курфюрстом Фридрихом. Этим шагом он связал главные нити европейской дипломатии и объединил интересы протестантской Германии с интересами европейских противников династии Габсбургов. Как курфюрст Пфальца, он уже встал бастионом между сопротивляющимися голландцами и наступающими испанцами; как король Чехии, он стал бы защитником княжеских свобод от посягательств имперской власти. Если бы он усидел на обоих стульях, его земли стали бы преградой для агрессии Габсбургов от Рейна до Одера. Франция, Соединенные провинции, Дания, Швеция, Англия и германские князья должны были распознать этот решающий миг и начать действовать. Согласно намеченным планам Христиана Анхальтского, время пришло.

Христиан Анхальтский не был глуп; не был глуп и его соратник из Ансбаха, заявлявший: «У нас есть все, чтобы перевернуть мир», и агент венецианцев в Вене, предсказывавший, что вся Германия встанет с оружием в руках, ни вожди чешского восстания, уверенно ожидавшие действий от европейских правителей, и императорские советники, боявшиеся вмешательства французов, и герцог Буйонский (Бульонский), требовавший от них вмешаться. Но все они допустили одну ошибку: не учли в своих расчетах человеческий фактор. В истории Европы редко бывало такое, чтобы ничтожество одного человека столь глубоко повлияло на события его периода. Фридрих не был лидером; более того, он был личностью настолько никчемной, что никакими стараниями из него нельзя было сделать вождя. Нужно ли говорить, что обстоятельства оказались сильнее человека. В конечном счете врагам Габсбургов пришлось вступить в конфликт на стороне Фридриха, чтобы не погибнуть, но, опасаясь доверяться такому бесхарактерному вождю, они колебались до той поры, пока Фридрих не пал, потеряв и Чехию, и Пфальц, а затем потратили десятилетия на то, чтобы заделать пробитые бреши.

Личная трагедия Фридриха усугублялась еще и тем, что в первые недели после того, как он принял решение, его ввели в заблуждение обманчиво благоприятные признаки. В то же время, когда его молодая кавалькада приближалась к чешской границе, Фердинанд уехал из Франкфурта-на-Майне в Грац меж штирийских холмов, где его старший сын медленно умирал от неизлечимой болезни. Со всех сторон вновь поползли тревожные слухи, на мгновение стихшие из-за выборов императора. Говорили, что предатели затесались даже в имперский совет. В Штирии люди роптали, австрийские и венгерские протестанты вступили в союз с чехами; Габор Бетлен, объединив с ними силы, взял Пресбург (Братиславу) и отбросил плохо оплачиваемые, разболтанные войска Фердинанда за Дунай. Оборонять длинную границу оказалось невозможно, и еще до конца осени Бетлен без помех подошел к Вене, опустошая все вокруг. Теперь только один Господь Бог может спасти австрийский дом, сообщал один венецианский агент.

За границами императорских владений события развивались не менее удручающе для Фердинанда. Соединенные провинции, Дания, Швеция и Венецианская республика признали Фридриха королем. Герцог Буйонский (Бульонский) обещал помощь, а из Давоса, высоко в горах Граубюндена, швейцарцы сообщили, что не пропустят испанские подкрепления через долину Вальтеллину. Даже зятю и близкому союзнику Фердинанда – польскому королю Сигизмунду III – протесты сейма не дали вторгнуться в Силезию.

Между тем Вена, переполненная беженцами и ранеными, опустошаемая чумой, стоя на пороге неизбежного голода, ожидала появления Габора Бетлена. Фердинанд оставил умирающего сына и поспешил в столицу, надеясь, что своим присутствием поднимет дух горожан. Засуха, сменившаяся проливными дождями и грозами, погубила урожай, а жара в конце лета принесла в австрийские долины чуму. По всему герцогству Фердинанд встречал кучки бредущих беженцев – крестьян-католиков, спасавшихся из Чехии, Венгрии, Верхней Австрии, монахов и монахинь, выгнанных из разграбленных монастырей, которые падали на колени на обочине грязной дороги и воздевали к нему исхудавшие руки и горестные лица. Когда Фердинанд въезжал к себе в столицу, Габор Бетлен уже стоял у ее ворот, а страна на многие километры к востоку лежала добычей для его жадных орд.

Пока Фердинанд торопился воодушевить Вену, Фридриха с восторгом приветствовали в Праге. Та прямота, с которой он обещал гарантировать чешскую конституцию еще до того, как пересек границу, кипучая деятельность Христиана Анхальтского, надежда на могущественных союзников, красота молодой королевы и тот лестный факт, что, несмотря на поздний срок беременности, она рискнула проделать этот тяжелый путь, чтобы родить наследника среди новых подданных супруга, – все это способствовало самому благоприятному первому впечатлению. Кроме того, Прага, знаменитая своим весельем, была рада поводу устроить праздник, пускай даже вся страна до границ была опустошена, а улицы и площади города наводнили беженцы.