Тридцатилетняя война

Избрание Иннокентия, которое сразу же объявили simoniaca[1354],[1355] лишило французское правительство очень ценной подпоры. Французский католический средний класс не возражал против фантастического протестантского альянса Швеции, Республики Соединенных провинций, Гессен-Касселя, Хайльброннской лиги, созданного на деньги католического «казначея» — Франции, только потому, что его благословил папа римский. Кроме того, Урбан успел послать на мирный конгресс в Мюнстер в качестве представителя Ватикана своего человека — Фабио Киджи. Мазарини опасался, что теперь Иннокентий отзовет Киджи и направит вместо него какого-нибудь испанского или купленного Испанией нунция[1356]. Однако ему не стоило беспокоиться: Иннокентий не относился к числу деятельных людей, и Киджи остался в Мюнстере. Его больше должна была тревожить Италия, где политика нового папы привела к разрыву дипломатических отношений между Парижем и Ватиканом и шумной ссоре на Итальянском полуострове[1357]. Эти новые катаклизмы раздражали и дорого обходились, но они в конечном счете не слишком повлияли на мирный конгресс в Вестфалии.

В долгосрочном плане позиции Франции не ослабли до такой степени, чтобы порадовать испанцев и оправдать их надежды, которые они лелеяли в 1644 году. Мадриду оставалось извлекать пользу из текущих событий, стремления Соединенных провинций к миру, их нарастающего недовольства Францией, из того, что Франция лишилась папской поддержки, и добиваться выгодного для себя мирного урегулирования. Надежды на войну рухнули при Рокруа; теперь испанцы ухватились за дипломатию.

По французским понятиям, конгресс в Мюнстере и Оснабрюке должен был подвести черту под войной в Германии — иными словами, принудить императора к миру и таким образом отторгнуть его от Испании. Меньше всего Мазарини хотел заключения всеобщего мира с участием Испании. Ей не следовало позволять, выкарабкавшись из войны, залечить раны и через десять лет вновь вступить в борьбу с Францией. Ее надо изолировать, и пусть она воюет до последнего солдата. Каково же было негодование французских послов, когда они, проделав долгий и утомительный путь по раскисшим от тающего снега дорогам[1358], в марте 1644 года прибыли в Мюнстер и увидели там не только имперского, но и испанского делегата! Они тут же отказались признавать испанца, ссылаясь на то, что в его верительных фа-мотах король Испании представлен как король Наварры и Португалии и герцог Барселоны[1359]. Французы напомнили: их монарх является королем Наварры и герцогом Барселоны, а королем Португалии они считают Жуана Брагансу. Создав испанскую проблему, французские дипломаты настояли на том, чтобы отложить встречи, и предались дебатам с испанским представителем по поводу первенства их сюзеренов[1360].

Конфликт между императором и германскими сословиями, ослабление позиций Франции и вмешательство Испании затягивали открытие конгресса. Но внезапный разрыв отношений между Швецией и Данией мог вообще сорвать его проведение. Еще с 1629 года, со времени выхода из войны, Кристиан Датский не уставал предлагать свои услуги в качестве «посредника» в переговорах между враждующими сторонами, а в 1640 году его делегатам удалось утвердиться в роли «беспристрастной стороны» на обсуждениях в Гамбурге. Но шведы абсолютно не верили в его «беспристрастность»: он имел прямое отношение к отречению королевы-матери, правда, при ее согласии, и это обстоятельство могло привести к серьезным внутренним раздорам в Швеции. Кристиан подписал торговый договор с Испанией. Он женил сына на дочери курфюрста Саксонского, союзника императора. Весной 1643 года датский монарх блокировал Гамбург, а повысив зундские пошлины, желая пополнить дефицитный бюджет, нанес ущерб шведской торговле и нажил врагов по всей Балтике.

И именно тогда, когда у Кристиана не осталось на севере ни одного доброжелателя, Оксеншерна в сентябре 1643 года отправил Торстенссону указания напасть на датские домены. Приняв меры по усилению оборонительных позиций с прицелом на борьбу за Богемию и Моравию, маршал повел большую часть армии на северо-восток и в декабре вторгся в Гольштейн, а к концу января 1644 года оккупировал Ютландию. Только после этого шведское правительство соизволило выпустить манифест, разъясняющий мотивы действий своего маршала. Никакого объявления войны, естественно, не было.

Какие бы причины ни приводили шведы в свое оправдание, на них обрушился поток гневных и справедливых обвинений в агрессии. В Гааге единодушно выступили в поддержку незлобивых датчан. Мазарини тоже запротестовал, хотя его недовольство вызывалось опасениями по поводу несвоевременного возрождения военного могущества шведов, которое могло сделать из них менее послушных союзников. Кардинал вскоре принял сакраментальное решение прекратить отправку субсидий до тех пор, пока Торстенссон не выведет войска из Ютландии[1361].