Триггер

Когда еду в лифте, возникает настойчивое желание прямо сейчас позвонить Илье, но я с ним борюсь. Всё после. Уже через десять минут, когда выйду с сумкой и нужными бумагами из квартиры, спокойно признаюсь, что ездила за вещами.

Дома тишина. Когда открываю дверь ключом, инстинктивно отмечаю про себя, что замок Вадим и Майя не сменили. Хотя вполне бы могли устроить мне такую пакость. Стаскиваю обувь и быстро прохожу в свою комнату. Здесь всё на местах, как оно и было после того, что я видела в последний раз. Это хоть немного, но успокаивает.

Быстро бросаю в сумку футболки и джинсы, не особо выбирая, какие брать, а какие оставлять. Косметику, парфюм, все документы на всякий случай. Прежде, чем выйти, оглядываюсь в поисках того, что могла забыть. И ощущаю какую-то уродливую эйфорию. У меня получилось! Как будто не хозяйка этой квартиры домой пришла, а какой-то воришка. Впрочем, когда выхожу из комнаты, меня эти мысли волнуют в самую последнюю очередь. Потому что в прихожей обнаруживается…

— Вадим…

Имя мужа выдыхаю с испугом, потому что действительно возникает именно это чувство — страх. Персидский выпивает редко, но метко, потому по его виду могу сразу же понять, если он нетрезв, и сейчас именно такой случай.

— А я-то думал воры забрались, — улыбается он, пока я пытаюсь надеть обувь. Сумку из рук так и не выпускаю, как будто стоит это сделать, как Персидский у меня её отнимет. И надо теперь уже точно признаться себе в том, что моя жизнь в этой квартире была бы невозможной, не будь у меня Ильи и Насти. Потому что в таком напряжении я бы не выдержала и дня.

— Нет, я за вещами заходила.

Делаю шаг к двери, и Персидский выставляет руку, опираясь на косяк, чтобы не дать мне выйти. Его глаза темнеют, а мне нехорошо. Не могу понять, что нужно Вадиму, и это пугает.

— Мне нужно идти, — пытаюсь оттолкнуть его руку, но он делает какое-то неуловимое движение, хватает меня за предплечья и толкает спиной в противоположную стену.

— К щенку своему? А если я тебя не отпущу?

Сколько раз мы вот так же ругались-мирились раньше, когда только начинали жить вместе. С какой-то безумной страстью, когда Персидский цедил слова прямо как сейчас. Я знала до чёрточки, что за этим следует — он всегда набрасывался на меня с жадными поцелуями, едва не рвал на мне одежду, а потом брал. Быстро, жёстко, сминая руками до синяков. И мне это нравилось. А сейчас тошнит… От страха, что не смогу совладать с ним, если он предпримет попытку сделать то же самое.

Вадим впивается в мои губы поцелуем с запахом алкоголя, от которого воротит. Пытается протолкнуть в рот язык, и я смыкаю на нём зубы, понуждая Персидского грязно выругаться.

— Не смей… слышишь? Не смей меня тро… гать…

Между нами завязывается борьба. В мою кровь щедрыми порциями вбрасывается адреналин. Он придаёт сил — нужно только справиться с Персидским и я обязательно смогу сбежать. Готова сейчас на всё. Бросить сумку — самое меньшее, что могу сделать. Я ему и квартиру пообещать готова, только бы отстал.

— Кать… Кать, что мы творим? — внезапно выдыхает Вадим, отстранившись. Он всё ещё сжимает меня руками, не давая высвободиться. Не сразу понимаю, о чём спрашивает, а когда смысл сказанных слов пробивается через пелену ужаса, который окутывает меня, не нахожусь, что ответить.

— Вадик, отпусти меня, пожалуйста.

— Я спрашиваю тебя, что мы творим? Ведь всё разрушили. Семью нашу разрушили. Из квартиры какой-то бордель сделали. Ты с гондоном своим трахаешься мне назло…

Боже, что он несёт? Я что, попала в параллельную реальность? Или Вадим без Майи готов признавать свои ошибки? Ах, нет. Он готов перекладывать их на меня. И это злит, хотя, умом понимаю, что мне лучше молчать.

Он пьян, он вряд ли себя контролирует настолько, насколько бы делал это в любом другом случае.

— Вадик, я прошу тебя, отпусти. Мне нужно ехать.

Голос звучит просяще, но это окончательно срывает все тормоза у Персидского. Он снова набрасывается на меня, целует-кусает губы, причиняя боль. Из последних сил отпихиваю Вадима от себя, но силы слишком неравны.

Наконец удаётся сделать то, во что вкладываю все свои злость и отчаяние — пинаю Персидского в пах коленом, и он сгибается пополам и взвывает. Этих мгновений, когда он ругается, цедя мат вперемежку с эпитетами вроде «сука», хватает на то, чтобы рвануть к выходу из квартиры, схватить по дороге сумку и устремиться прочь.