Триггерные точки: безлекарственная помощь при хронической боли

В дождливый осенний день, где-то в Блу-Маунтинс, я внезапно съехал с дороги, уже закончив подъем, и остановился. Дальше ехать я не мог. Кого я обманывал? С Нью-Йорком покончено! Хватит с меня этой грязи, и напряжения и этого безумия. Но что же мне делать? Я хотел быть актером! Сидя в машине и глядя сквозь мокрые деревья на серый горизонт, я снова и снова возвращался к этому вопросу. Ответа не было. Туг я начал понимать, насколько я взвинчен. У меня появилось чувство, что в таком состоянии мне вообще ничего не удастся. Несмотря на позитивные впечатления, которые оставило у меня шоу в Гарродсбурге, этот год нельзя было назвать хорошим.

Это был мой второй сезон в Гарродсбурге. После первого я провел время в поездках по краю на высоте классического экзистенциального кризиса. Я предпринял попытку проникнуть в Голливуд, но мне там не понравилось, и я вернулся в свой родной дом в Иллинойсе, как раз вовремя, чтобы оказаться в разгаре экзистенциального кризиса своего отца. Его предприятие по выведению цыплят в конце концов лопнуло. Он был физически разбит, весь в долгах и совершенно деморализован. Мама рассказала, что ему приснилось, как будто он упал с лестницы в подвале, не мог подняться, лежал там и звал её, а она не слышала.

Я не очень-то помог отцу в тот год, поскольку сам был на нижней лестнице собственного подвала. После нескольких месяцев, проведенных дома, когда мы мешали друг другу, я улетел обратно в Кентукки, чтобы провести еще одно лето, играя в театре. Нет нужды вдаваться в подробности об этом лете, скажу только, что оно было столь же беспокойным, как и весь тот год. Каждый, кому довелось побывать в театральной труппе, знает, какой психованной бывает компания актеров. Взаимоотношения внутри становятся напряженными и запутанными, так же как среди других людей, только в большей степени. Чувствуешь себя как часть большой, нервной, бестолковой семьи. И все же, несмотря на всю турбулентность этих трех месяцев, когда кончилось шоу, я уехал из Гарродсбурга, чувствуя себя сиротой.

Я сидел у автострады в Вирджинии в тот туманный, сырой день, обдумывал происходившее и старался понять, куда это все меня заведет. Наконец, тихий дождь и простая красота сверкающей придорожной зелени каким-то образом внесли ясность в мои мозги. Иногда нужно остановиться и тихо посидеть. Я понял, что не хочу менять зелень этого края на кирпичи и асфальт большого города. Почему бы просто не развернуть машину и на некоторое время не вернуться в Лексингтон? Это прекрасное место, когда желтеют листья. Здесь также, наверное, где-нибудь есть хороший психиатр. Я этого парня найду, кем бы он ни был, и останусь в Кентукки, пока не выясню, что я сам от себя хочу. Пока я выруливал обратно на шоссе и направлялся на запад, я почувствовал, что наполовину расслабился — первый раз за несколько недель. Значит, все правильно.

Естественно, в Лексингтоне я продолжал пребывать в растерянности. Меня преследовала мысль о банкротстве отца, я винил себя в том, что я плохой сын, что не еду домой помогать ему. Но идея игры на сцене меня также преследовала. Я жаждал быть на сцене, играть роль, в костюме и гриме. Прослушиваться в Лексингтоне для текущего шоу было поздно, но я болтался там, заменяя актеров, которые опаздывали или не могли репетировать. Я поселился в мебелированной комнате по соседству с театром и чувствовал себя дома. Если бы только я мог остаться в Лексингтоне и зарабатывать на жизнь актерской профессией! Я не хотел возвращаться к упорядоченной жизни. Всякая мысль о настройке пианино меня раздражала.

Тем временем, однако, я не оставил своего плана. Я нашел хорошего психиатра, д-ра Хью Сторроу, профессора в медицинской школе при Кентуккском университете, который вел частный прием населения, и поверил ему с первого взгляда, а по мере того как мы беседовали, мое доверие возрастало. Он был спокоен и сдержан. Я рассказал ему о своей нестабильной, неустроенной, непутевой жизни и о том, что я переходил то к одному, то к другому занятию, не веря сам себе и не умея на чем-то остановиться, не в состоянии противиться искушению найти что-нибудь получше. Я коснулся также моих неопределенных взаимоотношений с людьми, моей вспыльчивости и тенденции закрываться даже от лучших друзей, когда происходило что-то неприятное. Кроме того, я рассказал д-ру Сторроу, что меня всегда ужасно раздражают звуки, связанные с едой, — стук вилок о зубы, жевание и чмокание губами, и что мне нужна в этом деле помощь. Мне хотелось иметь жену и детей, но я предвидел, что эта проблема может стать препятствием на пути создания семьи. До некоторой степени эта особенность, видимо, была в центре всех остальных моих трудностей.

Д-р Сторроу сообщил мне, что он недавно опубликовал свой метод и что я, вероятно, могу найти его книгу в библиотеке. Я настолько загорелся общением с этим человеком, что еще до следующей встречи прочитал весь его труд под названием «Введение в научную психиатрию» (1967).

Звуки и шумы