Тригон. Изгнанная (СИ)

— Может и так, — безразлично пожимает он широкими плечами, перекладывая факел в левую руку и делая несколько шагов в её направлении. — Но, чтобы выжить, мне приходилось делать и не такое. Ради еды я убивал и не стыжусь этого, но детей я никогда и пальцем не трогал! Твой мальчишка соврал тебе.

— Уже того, что ты их отправлял на смерть, было достаточно. Убирайся!

— Нет, Ти. Эти твари должны забрать его, иначе будут преследовать нас, — говоря это, Рон приближается к ней вплотную и тут же грубо хватает за руку. Ей противны прикосновения этого предателя, но, сколько она не пытается вырваться, ничего не выходит. Силы не равны. Хочется заорать во весь голос, чтобы он отпустил её, но Тилия понимает, что её крики привлекут ещё больше внимания обитателей Клоаки и молча продолжает сражаться за свою свободу и жизнь Кира. Она пытается нащупать свой маленький нож, но рука лишь натыкается на пустоту: скорее всего он выпал, когда они убегали от каннибалов, хотя её сумка, набитая добром карателей и шкурой Витилиго, каким-то чудом, всё ещё продолжала болтаться за спиной.

Единственное, что ей всё-таки удаётся сделать, это немного оцарапать шею Рона и уже от этого она чувствует удовлетворение, со злорадством надеясь, что в таких условиях он занесёт инфекцию и, как говорят гоминиды, в скором времени станет мертвяком.

Когда всё так же в полном молчании, Рон грубо тащит её за собой, последнее что она видит — это как изгнанник с перекошенным от гнева лицом, безуспешно пытается подняться. А в следующее мгновенье единственный источник света с шипением гаснет, оставляя их в кромешной темноте наполненной жуткими звуками.

Теперь Тилия абсолютна слепа. Не замечая её состояния, Рон только сильнее прижимает её спиной к себе, зажимая ей рот ладонью, и медленно, шаг за шагом, отступает вглубь каменного коридора, пока они не скрываются за очередным поворотом, становясь невидимыми для тех, кто подобрался совсем близко. Услышав шёпот и возню, Тилия замирает от ужаса, но уже через пару минут всё стихает. В этот момент её мучает лишь одна мысль: «Кир не сопротивлялся, он позволил этим монстрам утащить себя!»

— Проваливай! — наконец зло выплёвывает она, вырываясь из железных тисков. Шёпот всё ещё стоит у неё в ушах, хотя лабиринты снова пусты и безмолвны.

— Тебе отсюда не выбраться, — слышит она предостерегающий мужской голос.

— Это тебя уже не касается.

— Будешь дуться из-за того, что я не помог этому обречённому?

— Дело не в нём! Ты не помог тем детям… только отправлял их не стену. Ты не помог Като! Я видела этого бедного ребёнка и то, в каком он был состоянии.

— А как на счёт меня? Когда каратели отправили мою семью почти на самую окраину Гнезда, никто не спас меня, не накормил! Я выживал, как мог! Воровал еду, участвовал в драках… Даже пошёл на преступление, после чего каратели засунули меня сюда. Разве это справедливо?

— И ты решил отыграться на детях? — устало спрашивает Тилия в темноту, вспоминая, как впервые увидела Като и насколько сильно была поражена состоянием маленького гоминида.

— Я просто выживал!

— Убирайся! — цедит она сквозь зубы, чувствуя боль в груди.

Эхо её последних слов ещё долго мерещится в замкнутом пространстве Клоаки, отражаясь от склизких стен. Удаляющиеся шаги вскоре стихают, оставляя Тилию наедине с собой и своими страхами. А ведь ещё совсем недавно, в окружении стаи Витилиго, жаждущих их сожрать, не оставив даже косточки, ей казалось, что хуже уже не будет. Что это будет самым опасным и последним испытанием, которое преподнесёт Долина. Она ошибалась. С каждым новым днём всё становилось только хуже. Но тогда с ней рядом были Рука и изгнанник, теперь же не осталось никого.

На короткий миг её пронзает мысль: «А может, нужно было согласиться?» Но Тилия тут же гонит её прочь. Если изгнанника она ещё могла простить Рону, то Като никогда! Он превратил жизнь маленького мальчика в ад, лишь потому, что в детстве с ним обращались не лучше. Тилия уже никогда не узнает, поступил бы он иначе, не отправь каратели его семью в изгнание. Изменилось бы его отношение, окажись он в Долине лишь в семнадцать, как она? Стал бы подчиняться Старику, заставлял бы детей, рискуя жизнями, собирать яйца, внушал бы страх Като?

«Где проходит та невидимая черта, что отделяет человека от животного?» — размышляет Тилия, устало стаскивая с плеча сумку-мешок и на ощупь выбрав более-менее сухой участок, устало опускаясь на грязный каменный пол. Труднее всего заглушить в себе накатывающий волнами страх перед неизвестностью. Он словно явился за ней из детства. Только там монстры были вымышленными и жили под кроватью, здесь же они говорили шёпотом и жаждали убить любого, кто ступит на их территорию.