Тригон. Изгнанная (СИ)

Последняя троица облучённых, которую приводят каратели — совсем дети, не больше десяти-одиннадцати: затравленные взгляды, на щеках видны грязные дорожки от пролитых, но мгновенно высушенных беспощадным солнцем, слёз. Этот жестокий мир не прощает слабостей, быстро уничтожая даже самые незначительные признаки его проявления.

Как и в случае со светловолосой гоминидкой, Тилия чувствует к этим малышам нечто иное, чем просто любопытство, страх и отвращение. Ей по-человечески жаль их. Ведь у них, скорее всего, тоже есть семья…

Но она тут же по привычке одёргивает себя: «Такие мысли пришлись бы не по вкусу властям».

Одиннадцатый эдикт гласил:

«Индивидуумы, не способные приносить пользу колонии, не заслуживают ничего кроме презрения и изгнания».

«Как же глубоко въелись в меня все эти жизненные принципы идеального мира!» — с отвращением думает она, наблюдая, как громоздкий кватромобиль, наконец, выбирается из череды узких, предназначенных лишь для пеших передвижений улочек и, набрав скорость, мчится прочь, взметая позади едкие клубы пыли.

Тилия в последний раз бросает взгляд через плечо и сердце сжимается от тоски. Башня — место, где она прожила всю свою жизнь, сияет в лучах полуденного солнца, словно зажжённый кем-то одинокий факел. А струящийся из печных труб Топки дым, делает картину ещё более реалистичной. И чем дольше она смотрит на оставленный позади город, тем сильнее першит в пересохшем горле. Это место предало её, вышвырнуло за ненадобностью, как и тысячи других таких же. Даже в самом страшном сне она не могла себе представить, что с ней может произойти такое.

Ещё вчера была избранной, грезила, как отправиться в Обитель, пройдёт Очищение, мечтала, как родители будут гордиться ею. Всё это оказалось несбыточной мечтой. И от этих мыслей предательские слёзы тут же наворачиваются на глаза. Она украдкой от остальных утирает их рукавом, и подставляет лицо ветру. К чему теперь жалеть о прошлом. Его не вернёшь.

Когда водитель без предупреждения, резко тормозит, очнувшаяся от своих невесёлых мыслей Тилия, озирается по сторонам, в надежде увидеть хоть какое-нибудь строение, другой кватромобиль или может город вдалеке. Но вокруг только вечное море жёлтого «захватчика». И лишь скелеты деревьев, словно обуглившиеся гигантские пальцы, тянущиеся к солнцу, островками спиленных остовов скудно торчат из песка. А ведь ещё каких-то пару веков назад, как напоминание о прошлом изобилии, вокруг Нового Вавилона сиротливо высились целые мёртвые леса, впоследствии ставшие топливом для стремительно разраставшегося Пекла.

И тут же властный женский голос заставляет Тилию напрячься всем телом:

— Закатать всем рукава!

Не остаётся никаких сомнений, что это не просьба. Повернув голову, Тилия, наблюдая за женщиной, ожидает, что же последует дальше. И когда милитарийка, не теряя времени, деловито открывает свой чемоданчик и вынимает небольшую прозрачную коробочку с до половины наполненными прозрачной жидкостью девятью шприцам, Тилия вдруг с ужасом понимает, что именно столько вынужденных пассажиров сейчас в кватромобиле. Никакой спонтанности, лишь планомерное исполнение приказа.

— Мне повторить? — обводя всех сверлящим взглядом, резко бросает женщина. И тот же миг сидящая рядом светловолосая, едва уловимыми жестами показав что-то остальным, первая обнажает руку до локтя.

«Слишком тонкая, чтобы принадлежать моей ровеснице», — с удивлением отмечает Тилия и брови её сходятся над переносицей.

Чем же питаются жители Пекла, если даже её семье временами приходится туго? А ведь они живут гораздо лучше, чем многие из их соседей, а тем более колонисты с четвёртого или, например, шестого уровней. Хотя, если бы не непригодные для столовой овощи и зелень, которые время от времени удавалось тайком вынести из Теплиц её матери, скудного рациона, что предлагала общая столовая, с трудом бы хватило, чтобы прокормить четверых. То, что ей год назад пришлось покинуть свой жилой блок и перебраться на другой уровень, определённо облегчило жизнь её родным.

Раньше, такие дни с «нормальной» едой, были для неё почти праздником. И каждый раз, возвращаясь с работы, уставшая мать, украдкой вынимала из карманов то, что ещё утром росло на грядках: подгнивший с одной стороны томат, одинокая луковица с пожухлыми перьями, повреждённые жучком или плесенью листья шпината. Ели всё сырым, лишь слегка приправляя солью: единственным, чего в изобилии было в нынешнем мире.

А после того, как в их с братом животах, наконец, наступало хоть какое-то чувство насыщения, да и то ненадолго, они становились свидетелями того, как отец снова и снова ворчит на мать и просит пообещать, что это последний раз, когда она нарушила неписаные правила колонии. Но та лишь молча бросала осуждающий взгляд на отца своих детей. Она оправдывала своё воровство, но в то же время не могла мириться с одержимостью мужа книгами и тем риском, на который он каждый раз шёл.