Трильби

Сударь, я бросился бы спасать Трильби, даже если бы на меня мчался паровоз на самой большой скорости! В ее защиту я бы, не задумываясь, пошел против собственного отца, против императора Австрии, против самого папы римского! А ведь я верующий человек, добрый католик, сударь! За нее я пошел бы на эшафот, а оттуда прямо к дьяволу.

Он набожно перекрестился.

— Но ведь Свенгали любил ее? И горячо любил?

— О сударь, конечно, что касается этого — он любил ее страстно! Но она не любила его так, как ему хотелось бы. Она любила Маленького Билли, сударь! Билли, брата сударыни. И я думаю, что в конце концов Свенгали совсем обезумел от ревности. Он очень изменился после гастролей в Париже. Возможно, в Париже ему припомнился Маленький Билли, да и сама Трильби тоже стала его чаще вспоминать!

— Но каким образом Свенгали удалось научить ее так петь? Когда мы знали ее, у нее было полное отсутствие музыкального слуха.

Джеко немного помолчал, и Таффи снова наполнил его стакан, прёдложил ему сигару и сам закурил.

— Видите ли, сударь. Да, у нее правда не было слуха, но у нее был изумительный, чудесный голос, подобного которому никогда нигде не было, и Свенгали понимал это. Он давно это понял. И Литольф тоже. Однажды Свенгали услышал, как Литольф сказал Мейерберу, что самый красивый женский голос в Европе принадлежит одной английской гризетке; она натурщица и позирует художникам и скульпторам в Латинском квартале, но, к сожалению, абсолютно лишена слуха и не может спеть ни одной верной ноты. Могу себе представить, как обрадовался Свенгали! Я вижу его перед собой, как живого! Ну, и вот мы оба стали ее учить. Мы работали с ней три года: утром, днем и вечером, по шесть, восемь часов в день. У меня сердце разрывалось, когда я смотрел на нее! Мы отрабатывали ее голос, звук за звуком, а этим звукам не было конца, и каждый был красивей предыдущего, — прекрасные, как переливы золотого бархата, как яркиё цветы, жемчуга, брильянты, рубины, как капли росы и меда, как персики, апельсины и лимоны! Если и этих сравнений недостаточно, могу еще прибавить — как все ароматы и нектары райского сада! Свенгали играл на флажолете, я на скрипке; так, следуя за нами, училась она извлекать звук, а затем варьировать его. У нее был феноменальный талант, сударь! Она могла взять звук, задержать его и расцветить всеми цветами радуги — в зависимости от того, как смотрел на нее Свенгали. Она могла заставить вас смеяться и плакать, но плакали вы или смеялись — вы понимали, что слышите самый волнующий, самый прекрасный, самый сладостный звук, который вам когда-либо доводилось слышать, не считая всех остальных звуков ее голоса! И каждый из них имел множество обертонов, как колокола на колокольне Собора Парижской богоматери! Она могла исполнить хроматическую гамму быстрее, мягче, гибче, чем Свенгали на клавишах, и более точно, чем любой рояль! А ее трели — ах! Какой блеск, сударь! Изумительно! Она была величайшим контральто и одновременно величайшим сопрано, когда-либо услаждавшим мир! Певицы, подобной ей, не было никогда! И никогда не будет! А ведь она выступала всего лишь два года!

Ах! Эти паузы и рулады, внезапные переходы из тьмы к свету и обратно — от земли к небесам!.. Эти замедления и взлеты, и неуловимые переливы а-ля Паганини от звука к звуку, как порхание ласточки!.. Или плавный полет чайки! Вы вспоминаете эти звуки? Ведь они сводили вас с ума! Пусть какая-нибудь другая певица только попытается проделать те же трели — вам сразу станет тошно. А все Свенгали… он был волшебником!

А как она выглядела, когда пела! Вы помните? Руки заложены за спину, дорогая ее, прелестная, стройная ножка покоится на скамеечке, густые волосы струятся по спине! А добрая улыбка, как у мадонны, такая мягкая, лучезарная, нежная! Ах, господи боже мой! При одном взгляде на нее можно было заплакать от любви. Такова была Трильби! В одно и то же время и Соловей и Жар-Птица!

Наконец она научилась всему: из горла ее лился любой звук по ее желанию. Свенгали изо дня в день показывал ей, как можно этого достичь, — ведь он был величайшим учителем, а если Трильби что-нибудь усваивала, то уж крепко, по-настоящему. Вот так-то!

— Как странно, — сказал Таффи, — она так внезапно потеряла рассудок в тот вечер в Друри-Лэйн, что совершенно все забыла! Я полагаю, она поняла, что Свенгали умер в ложе, и сошла с ума.

Затем Таффи рассказал маленькому скрипачу о предсмертной, лебединой песне Трильби и о фотографии Свенгали. Джеко все это уже слышал от Марты, ныне покойной; он продолжал молчать, задумчиво покуривая. Потом он поднял глаза, поглядел на Таффи и, как бы собравшись с силами, сказал: «Сударь, Трильби никогда не была безумной, ни одной минуты!»

— Как? Вы хотите сказать, что она нас всех обманывала?

— Нет, сударь! Она никогда не могла бы обмануть кого бы то ни было и никогда в жизни не лгала. Она просто забыла — вот и все!

— Но, черт возьми, мой друг, такие вещи не забываются и…