Трильби

Однажды было очень жарко, и мы сидели и пили кофе в полдень — нас было много — во дворе около лавки мамаши Мартин. С нами был старый инвалид по имени Бастид Лендорми, один из солдат Старой Гвардии, он потерял на войне руку, ногу и глаз. Мы все очень его любили. И вот из «Мои де Пиетэ»,[33] как раз через улицу, вышла натурщица Замарашка Мими. Папаша Мартин окликнул ее и пригласил к нашему столу, угостил ее чашкой кофе и попросил что-нибудь спеть.

Она спела песню Беранже о великом Наполеоне, там есть такие слова:

Бабушка, о нем нам расскажите,
Просим, расскажите нам о нем!..

Мне кажется, она пела очень хорошо, потому что Бастид Лендорми заплакал, а когда папаша Мартин стал над ним подшучивать, он сказал: «Видите ли, такое пение все равно что молитва! Право, это одно и то же».

И тогда я подумала, как было бы чудесно, если бы я могла петь, как Замарашка Мими. Я всегда об этом думала — петь это значит молиться!

— Что, Трильби?! Если бы вы могли петь как?.. О, не обращайте внимания, я совсем забыла! Скажите мне, Трильби, вы когда-нибудь молитесь богу, как другие?

— Молюсь ли я? Нет, не часто, во всяком случае не словами и не на коленях, вы понимаете!

Но разве мысль, обращенная к богу, не молитва? Как вы думаете? Разве не к нему вы обращаетесь, когда печалитесь и стыдитесь за содеянное зло, или же радуетесь, поборов в себе искушение, или когда благодарите за ясный день, за радость бытия, за то, что не причинили никому ничего дурного? А терпеливо нести бремя жизни, потеряв все, ради чего выжили, — разве это не значит молиться? Бывают молитвы без слов, я полагаю, так же, как и песни. Свенгали часто говорил, что песни без слов — самые прекрасные из всех песен!

По-моему, нехорошо вечно о чем-нибудь молить. Кстати, это и не помогает; ведь все равно того, чего хочешь, не получишь от этого быстрее! Я могу привести массу примеров!

Мамаша Мартин почти всегда молилась. А папаша Мартин всегда смеялся над ней. Однако он добивался того, чего ему хотелось, гораздо чаще, чем она.

Я тоже однажды молилась, так горячо! От всей души! Я просила не отнимать у меня Жанно!

— Но какое же это покаяние, если вы не молите смиренно на коленях о прощении ваших грехов?

— А я и сама толком не знаю! Послушайте, миссис Багот, я расскажу вам о своем самом низком и скверном поступке за всю жизнь.

(Миссис Багот почувствовала легкое смущение.)

— Я пообещала Жанно взять его с собой на вербное воскресенье в церковь святого Филиппа, послушать проповедь аббата Бергамота. Но Дюрьен (скульптор, вы знаете) предложил мне поехать с ним в Сен-Жермен на ярмарку или что-то в этом роде; в компании с нами должны были поехать Матьё, студент юридического факультета, и Викторина Летелье, его возлюбленная, — она занималась починкой кружев в мастерской, что на улице святой Мариторны. В воскресенье утром я пошла к Жанно сказать, что не могу взять его с собой в церковь. Он так горько плакал, что я решила отказаться от прогулки и пойти с ним в церковь, как я ему обещала. Но в это время к дому подъехали Дюрьен, Матьё и Викторина и стали звать меня, и я оставила Жанно и уехала вместе с ними. Весь день я чувствовала себя ужасно несчастной, никакое веселье не шло мне на ум.

Мы поехали в открытой парной коляске, ее нанял Матьё. Жанно мог прекрасно поместиться на козлах рядом с кучером, никому не мешая. Но я боялась, что это может им не понравиться, ведь сами они мне этого не предложили, а спросить я не решилась. Жанно видел, как мы отъезжали, а я просто глаз на него не могла поднять! Но самое худшее впереди: на полпути к Сен-Жермен Дюрьен вдруг сказал: «Как жаль, что вы не догадались взять с собой Жанно!» — и все сокрушались, как это я не догадалась!

Это случилось лет шесть или семь тому назад, но я твердо знаю, что не было дня, когда бы я об этом не думала, иногда даже среди ночи!

Ах, а когда Жанно умирал!.. С тех пор как он умер, меня не оставляет воспоминание о том вербном воскресенье!

И если это не покаяние, то что же это?

— О Трильби, какие глупости! Какая чепуха, боже милостивый! Не исполнить каприза ребенка! Я имею в виду кое-что гораздо более серьезное — когда вы в Латинском квартале… ну, позировали художникам и скульпторам… Вы понимаете, с вашей внешностью…

— О да… я знаю, что вы имеете в виду; ужасно, конечно, я потом очень стыдилась, и это было совсем невесело… а вообще-то у меня в жизни не было ничего хорошего, пока я не встретилась с вашим сыном, с Таффи и с милым Сэнди Мак-Аллистером! Но ведь я этим никому не причиняла зла, никого не обманывала, не делала больно никому, кроме себя самой!

Кстати, за все свои грехи бедные женщины тяжело расплачиваются здесь, на земле, видит бог! Конечно, если только, это не русская императрица вроде Екатерины Великой или не какая-нибудь знатная дама, а среди них много грешниц! Или же не гениальная артистка как мадам Рашель! Или Жорж Санд!