Триллер

И тем не менее… Он вспомнил тот день, когда Кристофер нашел одну из ранних его работ: кусок цветного картона формата А4 с вкраплениями дерева и металла. Декорация к последнему акту пьесы Артура Миллера «Смерть коммивояжера». Кристоферу тогда было — так-так, прикинем — десять или одиннадцать. В отцовском кабинете он стащил с полки текст — потертые листы с загнутыми уголками — и пригласил родителей на представление. Он играл роль Биффа[81] и смотрелся в ней весьма неплохо. Лили его всячески поддерживала, и некоторое время он брал уроки актерского мастерства, как когда-то и его мать. Но уже тогда мальчик проявил стремление к самостоятельности. Связанная с театром суматоха, необходимость постоянно находиться на публике оказались для него слишком серьезным испытанием. Он увлекся компьютерами; его привлекали их точность и логика. Первым по-настоящему серьезным проектом Кристофера стала разработка программы, которая позволила его отцу создавать декорации, о каких прежде тот и мечтать не мог — настолько они были сложные, настолько искусно имитировали действительность.

Неудивительно, что этот проект — триумф Кристофера как художника, хотя и не имевший большого коммерческого успеха, — привел к сближению сына с отцом. Это же послужило причиной того, что сын в большей степени доверял ему, своему отцу, а не сверстникам.

— Папа, они не понимают меня. Не могут меня разгадать, — сообщил ему однажды сын.

Во время долгих прогулок Кристофер частенько поверял ему свои любовные дела.

— Все предопределено с самого начала, — жаловался сын. — Даже когда я с ними, я уже понимаю, чем все закончится. Это так тяжело.

— Тогда почему ты не остановишься?

— Потому что не могу, — отвечал Кристофер. — Когда кровь приливает, я просто забываю обо всем на свете.

Позже он с удивлением обнаружил, что сын хранит память обо всех своих любовных похождениях: локоны волос, бусины, ножной браслет и даже сигаретный окурок со следами розовой помады бывшей возлюбленной. Он не имел ничего против фетишизма, так как вполне его понимал, но, конечно, никогда не говорил об этом Лили.

А однажды глубокой ночью, когда все вокруг погрузилось в спокойный безмятежный сон, он зашел в комнату сына и застал того у открытого окна.

— Почему ты не в постели? — спросил он Кристофера.

— Да вот пытаюсь представить, каково это — спрыгнуть вниз.

— Спрыгнуть? — непонимающе уточнил он.

— Покончить с собой, па.

Он подошел и встал рядом с сыном.

— Но с чего вдруг?

— А как ты думаешь?

И опять он не испугался; опять все понял. Потому что и сам чувствовал, что чужой этому миру, а порой и самому себе.

Он положил руку на плечо Кристофера, и сразу же возникло ощущение, будто плечо это его собственное.

— Не переживай, сынок. Все в жизни меняется.

— Но не в лучшую сторону.

— Ну, этого никто не может знать заранее.

Кристофер кивнул и, закрывая окно, сказал:

— Спасибо тебе, па. Спасибо, что ты честен со мной.

Кондиционер ревет, как двигатели самолета, который доставил Брандта сюда, а результат почти нулевой. Струи горячего воздуха поднимают волоски на руках и на груди. Он смотрит на босые ноги и размышляет о смерти. Ни о чем другом он думать не может. И сомневается, что прежде мог.

Когда же ему стало ясно, что с Лили что-то не так? Вот уже несколько месяцев он усиленно напрягал мозг, но так и не смог определить, в какой момент все случилось. Возможно, это произошло не сразу, возможно, было несколько звоночков. Лили до последнего оставалась великолепной актрисой. Конечно, он, самый близкий для нее человек, должен был разглядеть ее хитрости и уловки. Но как он мог объективно и беспристрастно относиться к своей жене и возлюбленной? И все же Лили являлась для него чем-то вроде большого и сложного часового механизма, который он изучил вдоль и поперек.

В конце концов его внимание стали привлекать кое-какие мельчайшие детали, настолько незначительные, что даже Кристофер не замечал их. Знал о них только он — супруг, обожавший свою жену, для которого она была фетишем. Хотя на самом деле ничего он не знал — во всяком случае, поначалу. Подозрения начали одолевать его со временем, и уже не получалось просто так от них отделаться. Тогда он стал пристальнее присматриваться к Лили.

Ему вспомнился один день, когда он зашел в ее комнату. Он постоянно наведывался туда и ползал на четвереньках по полу в поисках фетишей: оброненного состриженного ногтя или пары лобковых волос. Больше всего он любил реснички — не только за их серпообразную форму, но и потому, что они представлялись чем-то исключительно интимным; он почти чувствовал биение ее сердца, когда клал на кончик пальца крохотный волосок. Она словно скрывалась в ресничке, как заточённый в волшебную лампу джинн, чтобы на веки вечные быть рядом.