Триллер

Он собственными руками смастерил небольшую шкатулку из красного дерева со скошенными гранями и углами и положил туда сделанную во время медового месяца фотографию Лили размерами восемь на десять. Глаза ее казались чуть влажными, за нимбом волос виднелись размытые ветви балийской пальмы, похожие на тжак — местную птичку с лицом как у человека. В эту же шкатулку он складывал и сделанные в комнате жены находки; некоторые из них отбрасывали неясные тени на лицо с фотографии.

Но в тот день он обнаружил нечто совсем другое: маленький клочок бумаги с непонятным значком. Вероятно, это была часть записки, но никак не на английском и, если уж на то пошло, ни на одном из языков, использующих латиницу. Больше всего значок напоминал руну — старинную и потому нечитаемую. Если прежде его подозрения были неотчетливыми, то теперь они стали обретать форму.

В некоторых отношениях Лили была само совершенство, и это совершенство озадачивало больше всего, если предположить, что она притворялась. Но она действительно была великолепной женой и матерью. Она готовила вкуснейшие обеды, в постели проявляла чудеса изобретательности, всегда была рядом, когда Кристофер болел или ему просто было плохо, всегда была так добра к подружкам сына, что те продолжали общаться с ней уже после того, как расставались с Кристофером. Лили никогда не жаловалась, если мужу надо было куда-то уехать по делам, и была благодарна ему за подобное отношение к ее собственным поездкам.

Внешне все было благополучно, жизнь текла именно так, как должна. Но ничто не идеально в мире, и, как быстро понял его сын, счастье недолговечно, подобно цветку на вишневом дереве. Да он и сам считал, что счастье обманчиво.

Взять, к примеру, секс. Да, во время учебы в колледже он менял подружек как перчатки, но причиной его непостоянства была вовсе не неудовлетворенность в сексуальном плане. К сексу он был равнодушен. Он просто искал. Поначалу он и сам не мог в себе разобраться, понимал только, что каждая новая девушка его разочаровывает, и каждая по-своему. Позднее его озарила догадка, что он ищет собственную тень, своего рода антипода, который обладал бы теми качествами, каких ему самому не хватало.

То, что вытворяла в постели Лили, напоминало искусные эротические ритуалы. Неудивительно, что он испытывал неземное удовольствие, без которого со временем уже не представлял жизни. Позже он с горечью осознал, что тем самым Лили крепко-накрепко привязала его к себе.

Как только он разглядел наконец истину за глянцевым фасадом, все переменилось. Лили, как выяснилось, работала в Агентстве — но не в агентстве недвижимости Филдстоуна и не в пиар-агентстве Марча и Массона (в последние годы). Точнее, она числилась в конторе Филдстоуна, а затем у Марча с Массоном, но обе фирмы принадлежали Агентству и им управлялись. Это были точно такие же искусно имитирующие реальность декорации, каких он сам создал десятки.

В дверь номера кто-то тихонько поскребся. Он повернулся, чтобы посмотреть судьбе прямо в глаза, будто это объектив камеры. Пускай они входят. Его враги. Теперь он готов их встретить, ведь когда они проникнут в номер, то найдут там Гарольда Мосса или Макса Брандта. Ничто для него уже не будет иметь значения, а вот его враги здорово разочаруются. Его самого больше нет, он исчез, растаял, словно свеча на жаре.

На чем он остановился? Ну да, Лили. Конечно Лили. Его альфа и омега.

— Я знаю, чего ты хочешь, — сказала она, когда их отношения только начинались.

И была права: она видела его насквозь, до самой сердцевины. Пустой сердцевины. Собственно, он убежден: она и вышла за него именно потому, что внутри у него была пустота; она могла сделать из него идеального любовника. Она могла вывернуть его наизнанку и обратно, могла лепить из него все, что угодно.

Спустя годы он как-то спросил жену:

— Чего ты хочешь от меня?

Была ночь, они лежали в постели, обнаженные и мокрые после акробатических упражнений. Лили все еще сидела на нем верхом и не желала слезать. За окном стояла тишина. Так было всегда, когда они занимались любовью, — будто все остальное вокруг переставало существовать.

— Мне казалось, это вполне очевидно. Я люблю тебя.

Она обманывала, но, наверное, не в первый раз. «Не смотри на меня так, у меня от этого мурашки по коже». Или как она говорила, пока он гримировал ее, пока убивал ее: «Ты ничто для меня. Мне все равно, живой ты или мертвый». А потом, возродившись на сцене, она кидала взгляды за кулисы, туда, где, как она знала, он имел обыкновение стоять во время каждого представления, и улыбалась.