Триллион долларов. В погоне за мечтой

Сто восемьдесят делегатов вмещает зал, за длинными изогнутыми столами, нежно-зелеными, с желтой окантовкой и микрофоном на каждом рабочем месте. Над партером поднимается большой купол, с которого, словно звезды, сияют прожектора. У того, кто входит в этот зал впервые, захватывает дух, и если он не совершенный циник, он чувствует здесь, на что могут быть способны люди.

Во второй половине дня 27 июня величественная комната была почти пустой. Перед сценой стояла горстка людей, которые что-то обсуждали, у двух из них на плечах были телекамеры, а высоко над ними включались и выключались прожектора. Кто-то с папкой в одной руке и попискивающей рацией в другой носился вокруг и отдавал команды. Мужчины в комбинезонах прокладывали толстые кабели, приклеивали их к полу черной липкой лентой. Генеральный секретарь стоял на ораторской трибуне и терпеливо сносил то, что делали с его лицом гримеры. Лайонел Хиллман ждал в некотором отдалении, скрестив на груди руки, и внимательно слушал то, что говорил ему другой человек с папкой под мышкой.

А Джону Фонтанелли делать было нечего, кроме как сидеть на своем месте, которое ему указали, в ожидании момента, когда на него посмотрит камера, чтобы потом сделать достойное лицо или, по крайней мере, постараться не ковыряться в этот момент в носу. Все, что ему пришлось запомнить, – это когда он должен войти в зал и через какую дверь, что выяснилось довольно быстро. Теперь он сидел, исполненный спокойствия благодаря неожиданному примирению с братом, смотрел на других и вбирал в себя атмосферу зала.

От зала, казалось, исходила утешительная уверенность, терпеливая, прочная, почти упрямая настойчивость, как будто здесь жили души Махатмы Ганди и Мартина Лютера Кинга. «Несмотря ни на что», – казалось, говорили эти стены. «Однажды», – шептали скамьи. Это только вопрос времени. Однажды появится всемирный парламент, правительство всей Земли, и людям, которые будут жить тогда, это покажется совершенно естественным. На уроках истории дети будут изучать, что когда-то континенты были разделены на страны, что у каждой из них было собственное правительство, собственная армия и собственные деньги, и это будет казаться им таким абсурдным, каким сегодня кажется время, когда Северная Америка была провинцией Англии, а с рабами обращались как со скотом.

Джон поднял взгляд к куполу. Может быть, однажды здесь будет место заседаний парламента, старинное, богатое традициями. Ему виделось, как там, впереди, стоит всемирный президент, возможно, женщина, и зачитывает правительственную декларацию. Он чувствовал скрытое беспокойство в рядах парламента, поскольку все еще существовали партии, различные точки зрения, споры за деньги, влияние и путь, по которому нужно идти. Так – и он вдруг увидел это с необычайной четкостью – и будет, пока есть люди на этой планете, потому что это в природе человеческой. И он почувствовал мир по ту сторону стен, мир будущего – большой, безумный, сложный мир странной моды и причудливых технологий, полный людей, мыслей и еще не рожденных идей, пульсирующий космос различных образов жизни, удерживаемый вместе головокружительно сложной сетью зависимостей и взаимоотношений, не оставляющий места для разделения и раскола. Он почувствовал мир, который уже был не заинтересован в том, чтобы тратить малейшие усилия на сепарацию, и он понравился Джону. «Да, – подумал он. – Да».

Он с трудом оторвался от своего видения, вернувшись в реальность, заморгав, огляделся по сторонам, когда мужчина с рацией указал на него и крикнул:

– Вы готовы, мистер Фонтанелли? Сейчас мы сыграем вашу часть.

В вестибюле было необычайно светло и людно. СМИ устроили свой собственный гардероб, из дюжины огромных прожекторов падал свет, туда-сюда бегали люди, переподключая приборы, монтируя камеры на штативы. Джон огляделся по сторонам, увидел, что на улице ждет автомобиль, поискал взглядом Лино, которого нигде не было видно. Он помахал рукой Марко, шедшему к нему через толпу.

– Там кое-кто хочет поговорить с вами, – произнес он и указал кивком головы за спину Джона.

Джон обернулся и почувствовал удар, потом еще один и горячую волну боли, обжегшую все его тело. Ноги подкосились, вокруг все бегали, кричали – колышущийся хор голосов и движений, а он смотрел на себя, видел кровь на животе и на своих руках, прижатых к нему. Она была сверкающе красной, буквально лилась рекой, и вдруг он вспомнил, о чем забыл, о чем не думал все это время.

«Завещание!» – хотел крикнуть он тем, кто был вокруг него, но они вопили, бегали и не слушали его, и почему-то ему казалось, что он не может произнести ни звука. Во рту появился привкус железа, горло наполнилось жидкостью, затопившей его голосовые связки.

Теперь мир начал вращаться вокруг него в странном балете, он видел все: неужели они не понимают? Завещание. Это ключ. Большая ошибка. У него течет кровь из живота, а они его не слушают.