Триллион долларов. В погоне за мечтой

После школы Пол Зигель получил привилегированную стипендию для одаренных детей и уехал в Гарвард. Джон пошел в расположенный неподалеку колледж Хопкинс Джуниор, в основном потому, что тот был доступным и позволял ему продолжать жить дома, толком не представляя, как быть дальше.

Летом 1988 года на лондонском стадионе Уэмбли состоялся концерт в честь Нельсона Манделы, который транслировался на весь мир. Джон с еще несколькими ребятами из класса пошел в Центральный парк, где кто-то поставил видеоэкран и колонки, чтобы можно было наблюдать за глобальным музыкальным событием при свете солнца и с алкогольным напитком в руке.

– А кто вообще такой этот Нельсон Мандела? – спросил себя Джон после первого глотка пива из белого пластикового стаканчика.

Несмотря на то что вопрос не был обращен, собственно говоря, ни к кому, полноватая черноволосая девушка, стоявшая рядом с ним, пояснила, что Нельсон Мандела – предводитель южноафриканского сопротивления апартеиду и что он вот уже двадцать пять лет без вины сидит в тюрьме. И это, похоже, ее нисколечко не волновало.

И так он внезапно оказался вовлечен в разговор, и, поскольку его собеседнице было что рассказать, все шло очень хорошо. Они говорили, им светило яркое июньское солнце, оно прогревало их тела, выгоняя пот из всех пор. Гремела музыка, прерываемая речами, заявлениями и воззваниями к правительству Южной Африки с требованием отпустить Нельсона Манделу, и чем дальше, тем меньше можно было разглядеть на экране. У Сары Брикман были сияющие жизненной силой глаза, почти алебастровая белая кожа, и в какой-то момент она предложила удалиться, подобно другим слушателям, в скудную тень куста или дерева. Там они поцеловались, и у поцелуев был соленый привкус пота. Пока над лужайкой разносилось многоголосое «Свободу-у-у… Нельсону Манделе!», Джон расстегнул бюстгальтер Сары, и с учетом того, что он никогда в жизни не делал ничего подобного и к тому же выпил больше алкоголя, чем когда-либо прежде, он взял этот барьер почти элегантно. Когда на следующее утро он проснулся в чужой постели и обнаружил рядом гриву длинных вьющихся черных волос на подушке, то хоть и не вспомнил всех подробностей, но понял, что экзамен, похоже, сдал. Так он, не обращая внимания на слезы матери, ушел из дома и переехал к Саре, унаследовавшей от родителей маленькую хорошенькую квартирку к западу от Центрального парка.

Сара Брикман была художницей. Она рисовала большие, полные безумия картины мрачными красками, и их никто не хотел покупать. Примерно раз в год она выставляла их на протяжении пары недель в одной из галерей, из тех, что берут за это деньги с художников, ничего не продавала или продавала слишком мало даже для того, чтобы оплатить галерею, и потом с ней невозможно было разговаривать на протяжении нескольких дней.

Джон нашел вечернюю работу в расположенной неподалеку прачечной: складывал рубашки для гладильной машины; он обварил обе руки в первые же недели, но денег хватало на то, чтобы оплатить электричество и еду. Некоторое время он пытался продолжать учиться, но туда теперь было далеко и неудобно ездить, кроме того, он все еще не знал, зачем это нужно, и в какой-то момент просто бросил, не сказав родителям ни слова. Они узнали об этом пару месяцев спустя, что привело к страшному скандалу, в ходе которого Сару неоднократно назвали шлюхой. После этого Джон долгое время не появлялся в родительском доме.

Ему нравилось смотреть, как Сара в измазанном краской халате, хмурясь, возится у мольберта. Вечерами она тащила его в прокуренные кабаки в Гринвич-виллидж, где она разговаривала с другими художниками об искусстве и коммерции, а он не понимал ни слова, и это тоже производило на него впечатление и рождало чувство, что он наконец-то подобрался к настоящей жизни. Впрочем, друзья Сары не были готовы делиться своим пропуском в настоящую жизнь с каким-то молокососом. Они презрительно смеялись, когда он что-либо говорил, не слушали его, закатывали глаза, когда он задавал вопросы: для них он был просто любовником Сары, ее бесплатным приложением и мягкой игрушкой.

Единственным, с кем ему удавалось поговорить в этой компании, был Марвин Коупленд – товарищ по несчастью, который встречался с другой художницей, Брендой Каррингтон. Марвин снимал квартиру с другими ребятами в Бруклине, играл на бас-гитаре в разных, не имевших успеха группах, шлифовал собственные песни, которые никто не хотел исполнять, проводил много времени, глядя в окно или покуривая марихуану, и в мире не существовало ни одной безумной идеи, в которую бы он не верил. То, что правительство спрятало Розуэльских пришельцев в зоне 51, было для него столь же очевидно, как и целительная сила пирамид и драгоценных камней. То, что Элвис жив, было, пожалуй, единственным, в чем он по-настоящему сомневался. Что ж, по крайней мере, с ним всегда было приятно пообщаться.