Трилобиты. Свидетели эволюции

На галерее, где праздная публика неторопливо прохаживается между выставленными скелетами вымерших тварей или муляжами динозавров, которые тщатся убедить зрителя, будто сотню миллионов лет можно стереть при помощи механического костяка и резинового подергивания, позади чудищ, есть неприметная дверца, на нее мало кто обращает внимание. Эта дверца полированного красного дерева открывается специальным ключом. Время от времени из нее появляется смотритель, выходит и замирает на миг, словно ошеломленный зрелищем толпы. Этот вход уводит от ярмарочного представления в другой мир: в мир настоящих костей и раковин. Я впервые вошел в эту дверь больше тридцати лет назад. В те времена, когда я начал работать в лондонском Музее естественной истории, его по-свойски назвали БМ, т.е. Британский музей. И это звание он унаследовал от славных времен. Уже прошло много лет с тех пор, как естественнонаучные коллекции отделили от предметов античной старины, заполняющих витрины внушительного здания на Блумсбери: там и фараоны, и медицинские склянки, и древние баркасы, и лорнеты… Там расположились и лаборатории древностей, античности, египетская, восточная и все прочие. Но все равно мы официально оставались Британским музеем (естественной истории). Мои итальянские коллеги до сих пор называют нас II Britannico — «британцы», и это превосходное имя абсолютно точно соединяет национальность и историю наших коллекций. Мое назначение было чем-то сродни вступлению в святой орден, да еще с непременным принесением обета бедности. Но я стал одним из счастливчиков, у кого мечты сошлись с реальностью. Влюбленный в трилобитов с самых малых лет, я бы занимался ими и так, бесплатно, но я стал одним из немногих избранных, кому за это еще и приплачивали! И мне выдали КЛЮЧИ. Они представляли собой тяжелую стальную связку, какие традиционно изображаются в тюремном хозяйстве. Ключи висели на стальном кольце, и мне было сказано, что я должен держать их при себе всегда. На ключах было выбито «Нашедшему — 20 шиллингов награды», надпись мгновенно переносила во времена, когда на соверен вы с возлюбленной отправлялись ужинать рыбой и жареной картошкой, а сдачи хватало на автобус домой. Почти все двери легко открывались волшебными чарами этих ключей. Там, в одной из каморок, наверняка знакомой Чарльзу Диккенсу, сидел специальный человек, работавший на полную ставку, чья единственная задача заключалась в том, чтобы ключи скользили в замках с уверенностью дружеского рукопожатия. Меня приняли в отдел палеонтологии — в исчезнувший мир вымершей жизни. И предоставили кабинет, больше похожий на часть лабиринта. Он находится под огромным парадным вестибюлем музея, за украшенной природными мотивами высокой готической дверью, за которой в роскошных старинных шкафах сложены коллекции трилобитов и все наполнено тонким ароматом учености. По окружности стен имеется узенький железный балкончик, он обегает кабинет на уровне человеческого роста, а над ним еще и еще полки. Снаружи за дверью стоит слон, в экспозиции он больше не нужен, и теперь выглядывает из-под пыльного покрывала. Когда-то здесь работал Т. Уайтерс, мировой знаток усоногих раков. В этом же кабинете сидел и мой предшественник У. Т. Дин, которого сманили работать в Канаду, тоже специалист по трилобитам. Для меня работать тут было редкой удачей, потому что возможностей стать сотрудником БМ на самом деле очень и очень немного. Словно нашлась замочная скважина и — надо же! — ключик подошел.

Задачи моей первой работы определялись так: «… способствовать исследованиям трилобитов…» — а для меня это звучало как «наслаждайся жизнью за наши деньги». Для моих попутчиков, выезжавших ежедневно со мной в 8:02 из Хенли-на-Темзе в Окстоне, именно так оно и выглядело. Они-то каждое утро готовились к схваткам по займам и кредитам, к составлению сложных записок в государственные комитеты или изобретению новых ходов для рекламы гамбургеров, а я каждое утро шел на встречу с трилобитами. «Ну, все же, что ты там делаешь?» — смущали они меня своим неподдельным любопытством. Главное, чем я занимался в Музее естественной истории, это изучение видов. Все заключения об эволюции следуют отсюда, от видового разнообразия: представление о разнообразии лежит в основе любых других исследований. И я один из немногих, кому дозволено давать видам названия — на высокопарном научном языке нужно говорить «видам, новым для науки». Это, если хотите, те атомы, из которых строятся все последующие рассуждения. Но не они, не названия, являются притягательной целью науки, где галактики и субатомные частицы — всего лишь фишки в настоящей игре. Названия — уровень плинтуса в мастерских биологии. Сейчас объясню подробнее.