Тринадцать

Его мать умерла через неделю после его выпуска из школы. Скончалась в своей собственной постели в их крошечной дрянной квартирке. В тот день она получила письмо от управляющего фабрикой с уведомлением об увольнении. Под конец мать едва могла дышать, и каждое небольшое движение доставляло ей мучения. Вот тогда-то Кейн и решил, что надо положить им конец. Она не была достаточно сильна, но он уже научился быть сильным. Существовало сразу несколько способов со всем этим покончить: накрепко закрыть ей рот и нос рукой, прижать ей к лицу подушку или же дать слишком большую дозу дешевого уличного морфия. Поначалу Кейн остановился на морфии, но не знал, сколько его понадобится, чтобы добиться нужного результата. И любой из этих способов мог вызвать у нее страдания. Ему требовалось что-то более эффективное. Более быстрое.

Под конец Кейн остановился на методе, который, как он знал, будет и быстрым, и безотказным.

Сходил за топором.

И когда занес его у нее над головой, готовый оборвать ее страдания, мать поняла, во что превратился ее сын.

У нее в сумочке Кейн нашел двадцать долларов и сорок три цента. Порывшись в остальных ее вещах, обнаружил нечто вроде альбома. Со старыми фото своей матери, когда она была еще молодой. И несколькими газетными вырезками. Все с одним и тем же сюжетом, примерно шестилетней давности. На задворках фермы было обнаружено закопанное тело неизвестного мужчины. Сообщалось, что полиция разыскивает бывшую владелицу фермы и ее сына. При виде своего имени на бумаге, своего настоящего имени, Кейн ощутил кайф, какого никогда еще не испытывал. Вот оно, прямо перед ним. Черным по белому.

Джошуа Кейн.

Он сохранил этот альбом. Затолкал его в сумку вместе с кое-какой одежонкой.

В Брауновский он так и не поступил. Понимал, что какое-то время нельзя. Болезнь матери оказалась для него в некотором роде благословением. Она была слишком плоха, чтобы почувствовать, какой запах исходит из его комнаты. Школьный аттестат он получил 31 мая. А выпускной бал состоялся 20 мая – в тот день, когда бесследно исчезли составившая ему пару Дженни Маски и еще один выпускник, Рик Томпсон. Копы объявили машину Рика в розыск, но безуспешно. На следующий день после их исчезновения полиция обыскала квартиру Кейна, извинившись перед его матерью и ничего не обнаружив. После этого они трижды беседовали с Кейном, и каждый раз он выдавал копам одну и ту же историю – что приехал на выпускной бал вместе с Дженни, или же Хаски-Маски, как ее прозвали в школе, а вскоре после этого она уехала с Риком. С тех пор он их не видел.

Больше их вообще никто не видел.

Кейн закинул на плечи рюкзак, вернулся в свою комнату. Взял канистру с бензином, скачанным из соседских машин, и как следует облил им свою кровать, полы, комнату матери и кухню. Но бо́льшую часть бензина он вылил на пол своей собственной спальни. Не хотел, чтобы полиция узнала, что он вытворял с телом Дженни. Тело они наверняка должны были найти, когда прогорят половицы.

Окинув квартиру последним взглядом, Кейн зажег сразу целый пучок спичек, бросил их на пол и был таков.

Потом он угнал машину и не сумел удержаться, чтобы разок не проехать мимо водохранилища. Если в нем спустят воду, то наверняка найдут на дне машину Рика. С его телом в багажнике и отрезанной головой, втиснутой между приборной панелью и педалью акселератора.

Это было только начало. Тот толчок, в котором он нуждался, чтобы самому выйти в большой мир. Уже имея цель. Его мать умерла, безуспешно преследуя мечту о лучшей жизни. Такую же мечту, как и у всех бедных американцев, убежденных, что если трудиться не покладая рук, то можно ее достичь. И ради чего она часами трудилась во всех этих жутких местах? Ради двадцати долларов сорока трех центов… Его мать была всем, что он знал, и вот теперь ее не стало.

Кейн знал, что мечта, за которой гналась его мать, была ложью. Ложью, увековеченной в газетах и на телевидении. Те, кто за счет усердного труда или простого везения все-таки добился своего, превозносились как иконы. Кейн мог проследить за тем, чтобы люди, давшие жизнь этой мечте, подпитывавшие в ней огонь, тоже страдали. О, какие страдания он мог им принести!

И вот теперь, заседая в суде, Кейн вдруг припомнил то чувство, с которым смотрел на свое имя на старой газетной вырезке, найденной в материнском альбоме. Он даже опять ощутил его во время вступительной речи Флинна. По всему телу пробежала дрожь жутковатого удовольствия. Словно чья-то холодная, но ласковая рука протянулась ниоткуда и тронула его за плечо.

«Я знаю, как тебя зовут. Я знаю, что ты сделал».

И тут Кейн вдруг осознал, что на какую-то секунду маска соскользнула у него с лица. Безучастное выражение на нем, открытый и нейтральный «язык тела» сразу сменились другими, как только все эти мысли наполнили голову. Он кашлянул, огляделся по сторонам. Никто из присяжных ничего не заметил. Потом Кейн глянул на адвоката защиты. Флинн тоже вроде ничего не просек.