Тринадцать ящиков Пандоры

Он подошел к балюстраде, ухватился покрепче (камень, против ожидания, оказался неприятно теплым: словно спина зверя). Стоявшая над рекой здешняя луна — словно вытаращенный глаз покойника. И покойником становился под ее светом любой из живых. А может, подумал он, она лишь проявляет то, что мы скрываем сами от себя? Может, мы и вправду мертвы: восстали из гробов, которыми сделались наши чистенькие, уютные дома, высосали досуха свой мир и пришли умертвить этот? Много ли поэтов дал Озерный Колледж за последние десять лет? Да и вообще — с момента основания его Кольриджем? Не душеводов, а именно поэтов, тех, кто умел бы не складывать заученные — слово к слову — строки, а создавать новое, являть не ставшее из небыли?

И сразу подумалось: а мои ли это мысли? Или наоборот: причина, что он об этом думает, в том, что через него думает другой? Бог, демон, сила сверхчеловеческая? Как отличить действие божества или демона, если в один момент ты — еще ты, а в следующий — уже другой человек? А то и не человек. И в чем тогда будет разница? И будет ли?

Стало тяжело дышать.

Сзади кашлянул сержант, Томас едва не подпрыгнул, но совладал с телом, сильнее вцепился в камень балюстрады. Отчаянно не хотелось оборачиваться — до зубовного скрежета, до сведенных судорогой челюстей.

— Я вам расскажу сказку, сэр. Хотите? — спросил сержант из-за спины. (Голос мягкий, словно шелк; и будто крохотные колокольцы позванивали в нем).

Не став дожидаться ответа, продолжил:

— Рассказывают так: однажды Проливающий Кровь решил заключить союз с Таящейся-под-Луной. Проливающий Кровь хотел сойти в Железном лесу в колодец, что ведет в подземную страну, к источнику мудрости. Но добраться до источника можно было лишь по косам Таящейся-под-Луной — ибо никакая веревка не смогла бы проницать шесть слоев мрака и шесть слоев тумана. В обмен на ее помощь Проливающий Кровь пообещал принести три капли из источника мудрости: чтобы видеть будущее, чтобы жить вечно и чтобы заклинать словом любую живую тварь. Сам же Проливающий Кровь отдал Таящейся-под-Луной в залог свою душу, поместив ее в драгоценный камень.

Голос сержанта шуршал мокрым шелком, а Томас не мог откликнуться ни словом, руки и ноги сковала слабость, сердце стучало ровно, сильно, словно тело и голова находились в разных мирах, не зависели друг от друга.

— …И когда Проливающий Кровь пробил шестую завесу тьмы, оказалось, что мрак и туман вошли в него, помутили его глаза и он теперь не видит черного и белого, прямого и ровного, не слышит добрые слова, не может идти прямым путем. Но и кривые тропы ведут к цели, и Проливающий Кровь сумел добраться до источника и получить, что хотел: глоток для себя и три капли для Таящейся-под-Луной. Но когда он снова проходил сквозь шесть слоев мрака и шесть слоев тумана, он изменился вновь: и левое сделалось для него правым, а верх — низом; отныне он не помнил договоров и мог ходить только задом наперед. И случилось так, что когда Проливающий Кровь долез до верха, душа его не захотела к нему возвращаться — слишком уж тот изменился, и душа не узнала хозяина. И до сих пор она хранится отдельно от Проливающего Кровь, а тот жаждет снова ее получить — хотя не сумел бы с ней теперь соединиться.

Томас, не чувствуя ног, сумел повернуться: светила луна, но тот, кто рассказывал ему дикую туземную сказку, был словно в тени — большой, косматый, горбящийся, со свешивающимися до земли руками.

Пошел полукругом, странно переставляя ноги: словно пятки его были вывернуты задом наперед. Остановился, сел на корточки, луна зеленовато сверкала в его глазах, хотя лицо странным образом продолжало оставаться в тенях.

— Ты, похоже, даже не понимаешь, о чем я рассказываю, верно? Я — мы — предлагаем человечку помощь, а человечек даже не видит, что почти погрузился в пучину.

— Господь пастырь мой, он подведет… проведет меня… — немо шептал Томас, путаясь в словах, — будто в этом мире Божье Слово норовило сделаться просто словом, ничем не лучше и не хуже слов остальных.

Существо же вдруг вздернуло угловатую голову, словно принюхиваясь. Заворчало глухо, притопнуло кривыми вывороченными лапищами:

— Нам пора уходить — он нас учуял. Но мы еще встретимся с человечком. Встретимся.

От дворца пришел ветер: резкий, горячий, задувающий так, что засвистело и завыло над рекою внизу. Согбенная фигура существа расточилась, распалась, просыпалась пеплом, полетела Томасу в глаза мелкой пылью. Пыль эта набивалась в рот и нос, невозможно было ни вздохнуть, ни крикнуть, он судорожно смахивал пепел, сделавшийся красным, словно кровь, — и вдруг сел на постели, тяжело дыша. Сердце билось в горле, глаз было не раскрыть, — но он сумел, продрал, разлепил их: чтобы увидеть широкую кровать, стены гостевой комнаты и остро-салатные небеса за окном. Проснулся от душного кошмара в предрассветном часу.

Потом взглянул на руки — те были словно измазаны красноватым пеплом.

И тогда-то Томасу сделалось по-настоящему жутко.

17 июня. Рассвет